Правильно — но лучше ли?

Я не знаю. Всё повторяется по-новой: стоит только мне решить, что я — творец своей жизни, как история берёт меня в оборот и указывает, где моё место. Сколько бы раз я ни пыталась взять себя в руки, она бьёт меня обухом по голове и заставляет усомниться в каждом, даже изначально правильном не только с моей точки зрения, решении.

Когда-нибудь это кончится?

Я бросаю медальон на подушку, слезаю с кровати. Плетусь к столу и достаю из выдвижного ящика пластмассовую белую бутылочку с широким горлом и изображением какой-то травы на картинке. Я тайком стащила её у Саши, когда Шиго и Бен оставили нас одних в комнате, так как решила, что это могут быть одурманивающие вещества, которых и в алкоголе для Саши хватает. Однако Полина, к которой я обратилась с вопросом о составе, уверила меня, что это всего лишь снотворное, хоть и достаточно сильное.

И я решила оставить его себе. Так, на всякий случай.

Я взвешиваю бутылочку в руках. Она очень лёгкая. Инструкция не прилагается, и я пытаюсь прикинуть, сколько нужно сыпать, чтобы уснуть в первые пять минут, как только моя голова коснётся подушки.

Если Полина сказала, что снотворное сильное, должно быть, то любая ошибка в дозировке отправит меня на койку рядом с Ниной.

Я иду на кухню и завариваю себе одну чайную ложку с горкой. Пока растение поднимается над кипятком, я последний раз проверяю телефон: звонки, сообщения, социальные сети, которые в этом настоящем я веду слишком активно, что даже немного мерзко. Затем возвращаюсь в комнату, ставлю кружку на стол и решаю перестелить кровать, чтобы спать было удобней. Включаю на телефоне музыку; те песни, что любила Слава из Дуброва, были удалены со всех носителей с позором, а на их место закачано то, что всегда успокаивало меня.

Новые чистые простыни, новые чистые мысли. Говорят, такое иногда помогает.

Я снова застёгиваю медальон на шее, решая, что разобраться со всем сразу у меня всё равно не получится, и разворачиваюсь к столу за кружкой. В этот же момент дверь, которую я прикрыла на автомате, широко распахивается. На пороге топчется Даня. Я выключаю музыку, прислушиваюсь, но больше ни чьего присутствия по звуку различить не могу.

— Я один, — подтверждая мои догадки, отзывается Даня.

Он бегло осматривает мою комнату, не проходя внутрь. То, на что он случайно натыкается на столе, заинтересовывает его, кажется, гораздо сильнее.

— Что это?

Даня пулей подлетает к столу. Теперь у него в руках баночка с травами. Даня глядит на неё, я — на него самого. Пауза растягивается на минуту.

— Это… — начинаю я, но Даня обрывает:

— Я миротворец, Слава. Я знаю, что это.

— Но ты…

— Я хочу знать, что это делает у тебя в кружке?

Даня кивает на заваренный напиток. Над кружкой поднимается лёгкая дымка, а по комнате распространятся приятный запах пряностей.

— Ты представляешь, насколько сильный эффект дают эти травы? — лицо Дани прямо на моих глазах покрывается красными пятнами гнева. — Чуть больше чайной ложки способно убить лошадь!

Я растерянно хлопаю ресницами. Глупо будет пытаться оправдаться своим незнанием, несмотря на то, что так и есть. Даня мне не поверит: сейчас при желании он найдёт десяток аргументов в пользу того, что я сделала это специально.

Но я не собиралась заканчивать это вот так. Мысли о смерти давно меня не пугают, но я не настолько бесстрашна, чтобы воплотить их в жизнь.

Я виновато качаю головой. Даня фыркает, засовывает бутылочку в карман куртки. Хватает кружку, шипя от боли, когда раскалённое стекло обжигает кожу, и пулей вылетает из комнаты. Я слышу, как хлопает откинутая дверь ванной о противоположную стену, как вода с шумом утекает в унитаз, как работает сливной бочок. Снова хлопок двери, только теперь этот звук обозначат её занятое в проёме место. Тяжёлые шаги обратно, и вот Даня возникает передо мной с пустой кружкой. Он с таким грохотом ставит её на стол, что стоит только удивляться, как стекло не дало трещину.

— Объяснитесь, девушка, — требует Даня. — Иначе я всё расскажу твоим родителям.

Он не шутит. Поэтому я говорю:

— Дань, я…

— Правду, — сразу же перебивает Даня, чем и ставит меня в тупик. Казалось бы, нет ничего легче, но правда стала таким субъективным понятием для меня в последнее время, что я уже не могу с уверенностью сказать, что не отношусь к ней предвзято.

— Я хотела хоть раз за последние недели хорошо выспаться, — произношу я. — Потому что всё, что я делаю ночами — это думаю. Обо всём: о себе, о тебе, о Ване, о каждом, чья жизнь изменилась из-за меня и о каждом, кто по этой же причине её лишился. Какой-то частью себя я знаю, что не виновата, но, Дань… Стоит на секунду засомневаться — и я пропала. — Даня стоит в паре шагов, напряжённо следя за моими действиями. — Замкнутый круг, из которого мне никак не выбраться. Я пытаюсь, но каждый раз по итогу дня оказываюсь ещё дальше, чем начинала. — К горлу подбираются слёзы. Я откашливаюсь, прежде чем произнести последнюю фразу: — Может, я просто… не заслужила второго шанса?

Я наконец произнесла это вслух, но легче не становится. Закрываю ладонями лицо. Даня видел меня и в худших положениях, но я больше не хочу расстраивать его. И так слишком многое сломано, разбито, разрушено и потеряно навсегда.

— Ну что ты, — раздаётся совсем близко. Я отрываю руки от лица, и оно тут же оказывается в чужих ладонях. Даня грустно мне улыбается. — Ты жива. И ты не перестаёшь пытаться, несмотря на все трудности. Ты умница. — Даня прижимает меня к себе. — Я чуть не потерял брата, и даже думать не хочу о том, чтобы потерять ещё и сестру.

— Я не хотела этого делать… — шепчу я. — Просто выспаться.

— Хорошо, что я вовремя зашёл, — отвечает Даня. — А то уснуть ты, конечно, уснула бы, да только вот с подъёмом были бы проблемы.

Я издаю нервный смешок. Даня ещё какое-то время обнимает меня, а потом, отстраняясь, легко щёлкает по кончику носа.

— Ты пришёл за мной? — спрашиваю я.

— Не совсем, — Даня быстро проводит ладонями по лицу, и в итоге демонстрирует мне совершенно иную эмоцию. Растерянность. — Родители рвут и мечут. Были бы мы в другом веке, потребовали бы твою голову на блюдечке.

— Ой, — я кусаю губы. — Это плохо.

— Для справки: я на твоей стороне. Ты, конечно, сделала Ваню круче меня, но таким он мне определённо нравится больше, чем мёртвым.

— И что они решили?

— Я не знаю, — Даня искренне пожимает плечами. — Я сбежал, когда родители начали кричать друг на друга.

— А Ваня?

— Я не видел его с того момента, как мы пересеклись в медкорпусе.

Пересеклись — сказано слишком громко. До Дани новость о не совсем чудесном выздоровлении брата дошла в одну из последних очередей, и когда он принёсся в медкорпус, тот уже был наполнен людьми, жаждущими узнать всё из первоисточника.

Тогда они посмотрели друг на друга: многозначительно, осмысленно, громко, несмотря на то, что не произнесли ни слова. Это был скрытый диалог, в котором я, как свидетель, была уверена — в основном говорил Даня.

И сейчас он только подтверждает это, сообщая, что спасение Вани стоило такой цены.

— Как думаешь, куда он мог деться?

— Ты знаешь, — произносит Даня многозначительно.

Он уверен в своих словах, и это смущает меня.

— Я…

— Точно, — Даня, спохватившись, глухо стонет и хлопает себя по лбу. — Прости, забыл. Знает другая Слава, не ты.

Другая Слава. Даня прав, я — не тот человек, к которому он привык, но почему это словосочетание приносит такую тянущую боль под рёбрами?

— Так что это за место? — подавляя тошноту, спрашиваю я.

— Городская библиотека. Ваня всегда ходит туда, когда ему грустно, чтобы почитать что-нибудь из художественной литературы. — Даня хмыкает. — Так он отвлекается.

— Нужно сходить за ним, — говорю я. — И убедиться, что он в порядке.

— Навряд ли, — произносит Даня, ставя меня в тупик.

— Чего?

— Навряд ли он в порядке. Я бы на его месте был в ужасе.