— Умники, они такие — всегда считают, что знают что-то лучше других.

Сергей ведёт плечом.

— Хранители просто излишне самоуверенны, — поправляет меня он. — Это не всегда плохо, но частенько демонстрирует их не с той стороны, с которой они сами этого бы хотели. Я уважаю их, так или иначе. Испокон веков именно на хранителях держится весь костяк системы стражей. Если бы у нас не было таких золотых умов, кто знает, куда бы нас занесло.

— А защитники? — спрашиваю я. — Что ты думаешь о них?

— Если хранителей я уважаю, то защитниками — восхищаюсь, — Сергей хлопает меня по плечу, но не убирает ладонь после, а лишь чуть толкает, поворачивая меня вполоборота. Мы оба смотрим в Нинину сторону. — Ты представляешь, какую силу духа нужно иметь, чтобы жертвовать своей жизнью каждый день?

Конечно, Сергей не имеет в виду конкретно Нину, ведь ей просто не повезло подчиниться соблазну. Но во всём её образе, в пожелтевшей сухой коже, в потускневший волосах, в истощённом лице обозначены те самые риски, на которые именно защитники должны быть готовы пойти: ранения, несчастные случаи, смерти.

— Хотя, о чём это я, — Сергей вздыхает, и я перевожу на него взгляд. — Конечно, представляешь. Ты же одна из них.

Разве?

— Ну да, — соглашаюсь я нехотя.

И возвращаюсь к карточкам, хотя ненавижу работу подобного рода. И Даня тоже; именно поэтому в нашей комнате всегда царил беспорядок — просто некому было превратить хаос в закономерность.

Сейчас для Дани этим занимается Ваня. А моя комната всё так же похожа на проекцию бардака в голове.

— Обрати внимание на карточки с красным ярлыком, — Сергей запускает руки в картонные обложки. — Их лучше вообще держать отдельно.

— А что с ними не так?

Сергей достаёт из уже выставленных по порядку карточек три папки с красным прямоугольником в правом верхнем углу. На обложке каждой карточки — фотография, имя, фамилия, год рождения и направление её держателя.

Одно из имён мне хорошо знакомо, и я задерживаю дыхание в ожидании ответа на свой вопрос.

— Особые случаи, требующие внимательного наблюдения.

— И сколько таких?

— На данный момент — тринадцать.

— Если я спрошу о диагнозе одного из них, — я киваю на карточки в руках Сергея, — это будет считаться разглашением врачебной тайны?

— Только в том случае, если сам больной не хочет, чтобы кто-то об этом знал, — Сергей откладывает карточки с красным ярлыком в пока пустующий ящик. — Кто тебя интересует?

— Лена Никитина, — моментально отвечаю я.

Лена, которую я знаю как близкую подругу Вани и умнейшую хранительницу, внешне не только красива, но и совершенно здорова. Что с ней может быть не так?

— Никитина, — повторяет Сергей. — Помнится, однажды она сказала мне, что не видит смысла в сокрытии своего диагноза, так как это всего лишь необычный процесс в её организме, пусть и не такой привлекательный, как рыжий цвет волос. Удивительно прямолинейная девчонка.

— Как и любой хранитель, — говорю я, переиначивая недавно сказанное самим Сергеем, но сохраняя общий смысл.

— Да, — соглашается он.

Замолкает. Оттягивает момент перед тем, как я узнаю ответ на свой вопрос? Неужели, всё настолько плохо?

— Она, вроде, встречается с Даниным братом? С Ваней, да?

— Нет. Они просто друзья.

— Знаешь, я ведь никогда не путал их, что удивительно, ведь внешне их не отличишь.

— Для меня они абсолютно разные.

— Вы хорошо общаетесь?

— Дружим с самого детства.

— И Ваня не рассказывал тебе о Лене?

Наверняка. Если, конечно, знает сам.

— Нет, — вру я. — Не думаю, что это такой уж секрет, просто не было подходящего момента.

— Его и не будет. К такому подготовиться невозможно. У неё опухоль головного мозга.

Как только Сергей произносит это, я понимаю — Ваня не знает. Он бы не смог держаться так стойко.

— Это ужасно, — тихо произношу я.

— Лена проходит курс лечения, — голос Сергея приобретает оттенок успокоения, убаюкивания. — Пока опухоль не разрастается, Лена в порядке.

— Почему нельзя просто вырезать её?

— Лена дала согласие на медикаментозное лечение, но от любого оперативного отказалась, заверив, что оставит подобный вариант на самый плохой случай.

— Думаешь, это правильно?

— Я думаю, каждый из нас сам способен принимать решение относительно своей жизни. Точка зрения медицины и точка зрения пациента не всегда совпадает. К тому же, Лена знает статистику: при полудоброкачественной опухоли слишком велик шанс рецидива.

На этом в разговоре ставится точка по обоюдному согласию. Сергей отлучается в соседнее помещение, а мне приходится по несколько раз перепроверить, не спутала ли я порядок карточек. Мыслями — теперь не здесь, а в теоретическом будущем, где Ваня проводит ночи напролёт у постели умирающей Лены. Не хочу думать, как сильно ему будет больно, но воспоминания без спроса бьют по черепной коробке. Когда «погиб» Кирилл, я была подавлена, разрушена, уничтожена, разбита…

Он был моим лучшим другом, а отношения Вани и Лены тогда, сейчас и, вероятно, в любом месте, где они будут сосуществовать, имеют гораздо больше граней.

Когда, — жаль, что не «если», — этот мир потеряет Лену, мы потеряем Ваню. Другого исхода быть не может.

— Закончишь с этим, займёмся более интересной работой, — сообщает Сергей, возвращаясь. Он хлопает по задвинутым ящикам, отбивая быстрый, одному ему известный ритм. — Или, — Сергей облокачивается бедром на шкаф, — ты можешь немного вздремнуть. Тебе не повредит.

— Это же дежурство, — напоминаю я. — К тому же, скоро ночь.

— Я никому не скажу, — заверяет Сергей.

— Ладно. Спасибо.

Сергей отвечает улыбкой. Из тех карточек, которые я ещё не отсортировала, он быстро находит нужную: одну из самых пухлых, с множеством вложенных листов. Я не вижу её лицевой стороны, но по смятым уголкам узнаю в ней Нинину.

Так и есть. В подтверждение моим догадкам, Сергей идёт к койке Нины. Проверяет аппарат искусственной вентиляции лёгких, осматривает саму Нину. Вносит новые поправки в карточку, которые, как я уже успела изучить за многочисленные посещения, необходимо делать ежедневно, чтобы не упустить каких-то, пусть даже незначительных, изменений в её состоянии.

Я возвращаюсь к сортировке. Имена сливаются в яркие вспышки калейдоскопа, сменяя друг друга, когда я нахожу место для одной карточки и беру другую. Стоит только попасться знакомому, как я сразу, пока Сергей не смотрит, откладываю её в сторону, пряча под собственной курткой, которую, игнорируя крючки и вешалки, по приходу в медкорпус кинула на шкаф с выдвижными ящиками.

Я уже вижу, как выношу их из медкорпуса и провожу полночи за изучением. С этой самой секунды я решаю навсегда перестать быть пленником истории.

Когда с карточками покончено, до подъёма остаётся около пяти часов. Я решаю наконец отдохнуть, но выходит со скрипом. Несколько раз из дремоты меня выдёргивают страшные судороги в ногах, единожды — громкий хлопок за окном. В конце концов я сдаюсь, беру с тумбочки телефон, надеваю наушники и включаю музыку в надежде забыться. Но снова не выходит. Тогда я иду на кухню, где наливаю себе чай.

А по возвращению застаю в своей комнате полуночного гостя.

— Тоже не спится? — спрашивает Артур.

Он сидит на моей кровати, упираясь спиной в стену. Его лицо освещает экран планшета. В разъём вставлены наушники, и через них до меня доносятся обрывки диалогов.

— Ага, — я забираюсь на кровать и размещаюсь рядом с Артуром.

Он не убирает планшет, позволяя мне заглянуть в экран. Идёт какой-то фильм. Я не узнаю ни сюжет, ни актёров.

— Что пьёшь?

— Чай, — я протягиваю Артуру кружку. — Хочешь?

Артур кладёт планшет себе на ноги, принимая её. Делает глоток, морщит нос.

— С молоком? — Артур отплёвывается. — Гадость какая.

Я не успела ещё отхлебнуть, а потому сначала принюхиваюсь к тому, что сама же и налила. Странно. Не помню, чтобы добавляла сюда молоко. Такие напитки всегда были Даниной любовью, не моей.