Поворачивается на меня, чуть опуская подбородок. Смотрит из-под опущенных ресниц. Ждёт, что я скажу. Давала себе обещание согласиться, а сейчас не понимаю, с чем именно. Как кота в мешке покупать.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — честно признаюсь я. «Папина дочка» — это звенит в голове голосами десятков. — Знаю, каково это, когда родители не оправдывают твоих ожиданий. Но дядя Валя не был плохим примером отцовства. Возможно, неидеальным — тут тебе виднее, — но точно не плохим. Поверь мне. Я жила в мире, где Дмитрий бросил маму и меня. Мама взяла тебя к нам в семью, и тогда всё стало ещё сложнее. — Ловлю Данин вопросительный взгляд и уточняю: — Мать-одиночка с двумя детьми — так обычно не начинаются истории со счастливым концом.

— Наверное, идеальных родителей не бывает, — протягивает Даня медленно, будто с каждым словом он всё отчётливее начинает это понимать.

— Они и не обязаны быть таковыми в наших глазах. Пусть только любят. Дядя Валя ведь любил тебя?

— Угу.

— Ну вот. Считай, это его лучшее тебе наследие. Плюс, Филонов, — я, не переставая держать Даню за руку, легко налегаю на него боком, — можешь надо мной смеяться, но если у кого-то и есть сердце ещё более доброе, чем было у твоего отца, то это — твоё сердце.

Даня поджимает губы, но не в попытке скрыть смех и не потому, что ему нечем мне парировать. Скорее, наоборот. Наверняка слов столько, что трудно сложить в предложения.

— Я сказал всем, чтобы они перестали глазеть на твою трость и задавать кретинские вопросы, — вдруг произносит он. — Я не хвастаюсь, говорю, чтоб ты знала, кого, если что, обвинять во вмешательстве в твою жизнь. Но не я один виновен: ещё там был Андрей, и он сказал, что мозги каждого, кто вздумает мне перечить, в салат покрошит и съесть заставит.

— Что бы я без вас делала! — говорю, качая головой.

На самом деле, мне это не в радость. Конечно, хорошо, что никто не обращается со мной, как с больной, но… если так подумать — немного странно. Была операция — все знают. И нога не в порядке — видели. Костыли и трость стала использовать — никто не против, что я царапаю ими деревянный пол во всём штабе.

А теперь бац — и тишина. Я везде с тростью: на тренировке лежит рядом, на занятиях стоит, упершись в бок стола, в столовой в сложенном виде лежит на моих коленях, на прогулке и вовсе вечный мой спутник — и при этом абсолютно никто из знакомых не смотрит на неё и не предлагает какую-либо помощь.

Я знала, что это чья-то заслуга. Догадывалась, что не просто так при разговоре никто не опускает взгляд вниз. И то, что инициатором всего этого стал именно Даня, знать приятнее всего.

Может, уже не брат, но всё равно заботится обо мне так, словно нас связывает что-то большее, чем дружба с детства.

Я выпускаю Данину руку. Он подходит к могиле, хотя я этого не прошу, и стирает снег с таблички, который прячет под собой день смерти Кирилла и его имя.

Утро. Из дома я вышла в семь, сейчас, наверное, начало девятого. Сегодня страшный мороз, и я почти не чувствую щёк и пальцев, до этого горящих под сотнями морозных игл.

— Тебе не холодно? — спрашиваю, когда Даня возвращается обратно ко мне.

— Не-а, — протягивает тот.

И в этот раз сам берёт меня за руку, а потом суёт обе наши сцепленные ладони в карман своей куртки.

В окружении близких из прошлого настоящего, пускай даже один из них теперь покалечен, а второй — и вовсе мёртв, я чувствую себя почти как дома.

После кладбища мы с Даней идём по своим делам. Он — в штаб, где сегодня должен вместе с Марком заниматься в одной из секций оранжереи, а я возвращаюсь домой за тетрадями для занятий, но вскоре, после первой же лекции, мне приходит сообщение на телефон:

«Приходи в оранжерею, хочу тебе кое-что показать».

От Дани. И мне ничего не остаётся, как отложить свои дела, отпроситься на десять первых минут с занятия по моделированию боевых действий и двинуть в определённом Даней направлении.

В оранжерею захожу, стараясь быстро прикрыть за собой дверь, чтобы не впустить внутрь промёрзлый воздух. Здесь, в отличие от улицы, очень тепло, а ещё приятно пахнет влажной, недавно политой землёй, и чем-то сладким, напоминающим мёд.

— Есть кто живой? — спрашиваю я в пространство.

Трость вязнет во влажной почве. Я сильно на неё не опираюсь, но всё равно выходит так, что только качаюсь из стороны в сторону, как неваляшка.

— Даня? Ты где?

— Дальше проходи! Мы в третьем секторе!

Легче сказать, чем сделать. Каждый метр даётся с трудом. Столько сноровки не требуется даже на миссиях. Мне приходится быть осторожной, чтобы не помять растения, но при этом ещё и нужно контролировать походку, чтобы не причинить себе лишнюю боль.

Даню и Марка нахожу среди цветов. Оба стоят на коленях, согнувшись, и что-то разглядывают в траве.

— Вы чего? — спрашиваю я. — Что за срочное дело?

— Тихо, — Марк прикладывает палец к губам. Затем машет мне, приманивая, и шепчет: — Подходи, только осторожно.

В моём положении это напоминает издёвку. Тихо, осторожно — как всё это совместить с тростью? Но я стараюсь. В итоге, мне даже удаётся. И когда я подхожу достаточно близко, наконец вижу предмет такого тщательного изучения со стороны парней — это птица. Белая, некрупная. Похожа на ворона… Только почему-то совсем не пугается прикосновений к себе и стоит как-то странно: одно крыло в сторону.

Интересно, белые вороны вообще бывают?

— Через форточку залетел, красавец, — говорит Даня, поднимая голову к потолку. Слежу за его взглядом и вижу небольшое открытое окошечко. Наверное, они используют ту здоровенную лестницу у входа, чтобы до него добраться. — У него что-то с правым крылом.

— Вылечить сможете? — спрашиваю я. — Выглядит не очень.

— Думаю, да, — задумчиво протягивает Марк. — Надо только поймать его и отнести в штаб.

Марк протягивает обе ладони к птице, но тот ловко, несмотря на рану, умудряется от него отпрыгнуть и даже приоткрыть клюв, выражая своё категорическое несогласие.

— Сварливый, — говорит Марк, убирая руки прочь, пока не цапнули.

— Он просто боится, — озвучиваю я логичное предположение. — Попал непонятно куда, так ещё и разглядывают как под микроскопом в три пары глаз. Может, прикормить его? Что едят вороны? Если это, конечно, ворон…

— Он самый, и они всеядны, — тут же отвечает Даня, и в нём так отчётливо виден Ваня, что я даже забываю, кто именно передо мной сейчас. — Наши припасы в шкафу ему годятся!

Марк, не дожидаясь больше ни слова от Дани, подрывается и бегом исчезает в соседнем секторе.

— Откуда ты знаешь, что это ворон? — спрашиваю я. — Миротворцы, что, ещё и орнитологами должны быть?

— Нет, просто я живу под одной крышей с Ваней, кредо которого: «Дурак стесняется спросить, умный боится не знать». Так что, сама понимаешь.

Больше мы с Даней тет-а-тет ничем не успеваем перекинуться: Марк возвращается с плотно завёрнутым в пищевую плёнку небольшим кульком.

— Главное, не забыть потом запасы пополнить, — предупреждающе заверяет Марк, усаживаясь обратно на землю. Разматывает пищевую плёнку, спрятанные в ней предметы размещает у себя на бёдрах. Я вижу пакет с крекерами, сок в коробочке и протеиновый батончик. — А то как это обычно бывает: сейчас заначка никому не нужна, но стоит её вскрыть, как кому-нибудь обязательно понадобится.

На кормёжку ворону идут крекеры. Марк берёт несколько в ладонь и делает попытку покормить птицу, но та снова прыгает прочь.

— Ты ему не нравишься, — констатирую я. — Пусть Даня попробует.

— Э-э, не, — Филонов качает головой. — У меня и так только одна рука рабочая. Если он мне ещё и пару пальцев на здоровой пробьёт, будет вообще невесело.

Но Марк, вместо того, чтобы спорить, протягивает Дане зажатую в кулаке горстку крекеров. Одними глазами говорит: «Бери». И смотрит так… воодушевляюще, что ли.

Сила веры — одно из главных оружий миротворцев. И Даня оказывается его жертвой, хоть и должен, наверное, как тот же миротворец, иметь иммунитет.