— Давняя привычка. Кто-то по утрам пьёт кофе, а кто-то выкуривает голландскую сигариллу. Ты был когда-нибудь в Голландии? — я отрицательно качаю головой. — Советую. Отличное место!

Миллуони говорит всю дорогу, пока мы идём, но ни одного слова по делу. В основном разбрасывается какими-то фактами из своей жизни, которые выставляют его в лучшем свете, или же усмехается надо мной и моей, как он сам выражается, абсолютной неспособностью с пользой проводить данную мне бесконечность.

Живёт ведьмак в небольшом, но внешне вполне себе приличном каменном доме в паре километров от поселения. Внутри — две комнаты, одна из которых соединена с кухней, санузел и кладовая. И везде, что сразу бросается в глаза: на полках, в шкафах, на столах — идеальный до педантичности порядок.

— Странно, — протягиваю я, осматриваясь.

— Ты о чём? — уточняет Миллуони.

— Никогда бы не подумал, что тот, кто господствует над хаосом, такой фанат порядка.

Миллуони хмыкает. Не утруждая себя разуванием, проходит сразу в кухню. Я следую за ним.

— Магия — это не хаос, Влас, это способность, которая в умелых руках превращается в талант. И чем скорее ты это поймёшь, тем больше пользы сможешь из этого извлечь.

Миллуони оставляет ведро на крошечном подоконнике. Открывает шкаф над раковиной, достаёт два стакана. К ним на кухонном столе присоединяется фигурная бутылка с полки слева от окна. Миллуони наливает один стакан наполовину, второй — до краёв.

И именно его по столу толкает мне.

— Нет, спасибо. Я не пью.

— Не пьешь, прожив сотню лет, плюс четверть века? — Миллуони недоверчиво фыркает. — Значит, мало видел. Тебе бы мой опыт. — Вертит свой стакан в руках. Оранжево-красная жидкость бьётся о стеклянные стенки. — Хотя, нет, — добавляет, одаривая меня оценивающим взглядом. — Ты бы, парень, такого не выдержал.

— Я не одну войну прошёл, — говорю я, ощущая необходимость встать на собственную защиту.

— Рад за тебя, — отвечает он и разом опустошает свой стакан. Даже не морщится, когда опускает его обратно на стол. — А я помогал Екатерине Великой с гардеробом, но, знаешь, это вроде как сомнительный повод для гордости.

Я осторожно беру предназначенный мне стакан, подношу к губам. Хватает и короткого диалога, чтобы мне чётко осознать — на трезвую голову я Миллуони долго терпеть не смогу. Делаю глоток. Будто раскалённое железо в горло залили. А запах… нечто среднее между жжёной резиной и ацетоном.

И всё же допиваю до конца, чтобы не демонстрировать свою слабину. Как любила в шутку говорить моя Ярослава: «Ёжики плакали, кололись, но продолжали есть кактус».

— Вкусно? — с интересом спрашивает Миллуони.

Я облизываю губы, но не от удовольствия, а чтобы убрать с них обжигающие капли напитка.

— Что это? — я со звоном ставлю стакан на стол. — Если я для тебя не долгожданный гость, можно было просто сказать. Не обязательно травить!

— Так ты, значит, шутить умеешь? А то всё лицо серьёзное такое.

Миллуони смеётся. Нет. Насмехается. Надо мной и моей реакцией на его слова. Рад, наверное, что может наконец скрасить своё одиночество издевательством над кем-то другим.

Я ещё и молчу, как последний дурак. Пропускаю всё мимо, терплю. Никогда не умел парировать красиво, как это делала Ярослава.

Когда-то мой защитник. А теперь мне нужно учиться самому за себя бороться.

— Так что у вас там со Славой Романовой? — вдруг спрашивает Миллуони, словно прочитав мои мысли.

Кивает на стулья за столом. Сам занимает один. Я пользуюсь приглашением и опускаюсь на противоположный. Не знаю, что ответить. Правда — вот она, ничего сложного: скажи просто «Уже ничего», и всё. Но поперёк горло встаёт вместе с алкоголем, до сих пор не переставшим царапать внутренности.

— Юноша, а чего такой бледный? — уточняет Миллуони, не получив ответа на свой предыдущий вопрос. — Я тебя стыдить не собираюсь. Просто интересно.

— Мы со Славой расстались, — на выдохе признаю я.

Не должно быть так больно.

— О, — Миллуони хмурится. — Это печально.

— Королева Зимнего двора мне кое-что показала, — раз я начал, мне уже себя не остановить. — Хочу узнать, насколько это правда, а ещё увидеть всё от начала и до самого конца.

Миллуони серьёзнеет, как никогда. Глубокая складка пролегает меж его бровей, губы становятся жёсткими, и я даже вижу морщины, которые раньше не замечал и которые лучше любых слов говорят о настоящем возрасте ведьмака.

— Что-то мне подсказывает, что я тут очень даже при чём, да? — спрашивает он.

— Угу.

— Ясно. — Тон Миллуони становится холодным, ровным. Я понимаю: вот она, его рабочая сторона. — Я отговаривать тебя не стану, это не в моих правилах. Но учти — у всего есть своя цена.

Я чувствую на коже фантомные прикосновения чужих рук, и меня всего передёргивает вплоть до костей. Это замечает и Миллуони. К деловой серьёзности в его взгляде возвращается интерес.

— Что с тобой?

А я бы рад сказать. Хоть кому-нибудь! Но не могу.

Страшно.

Произнесу вслух — вдруг меня снова туда выбросит, да ещё и без возможности убраться прочь?

— Что ты хочешь? — спрашиваю я, с трудом справляясь с эмоциями.

Пальцы находят край стола и крепко в него вцепляются.

Миллуони кусает губы. Снова наполняет свой стакан порцией алкоголя и сразу её выпивает. Затем ещё одну. Что бы ни творилось у него в голове, оно явно очень его мучает.

— Как и многие, независимо от силы и расы, — протягивает Миллуони. — Предотвратить возможные ошибки. Я… я бросил Христофа, когда у него кроме меня больше никого не было, и, как ты знаешь, это привело к катастрофе в масштабах нескольких миров.

— Я не понимаю…

— Ты может и не видишь этого сейчас, но в тебе есть потенциал. Не очень хороший, Влас. Если быть честным — отвратительно плохой.

Я хмурюсь.

— Мне не нравится…

— Тогда подумай хорошенько, — снова перебивая, просит Миллуони. — Если тебе не нравится даже сама теория возможного, ты не захочешь узнать, что кое-что из этого уже случалось на практике.

— Я устал от лжи, — провожу ладонями по лицу. — Устал от того, что все вокруг считают, будто благие намерения хоть немного оправдывают сокрытие правды. Так что цена, каковой бы она не была, полагаю, того стоит. К тому же, заплатить больше, чем потребовала королева за наше освобождение, я всё равно уже не смогу.

— Если начинать с правды, то моё настоящее имя — Иезекииль. Эдзе — если коротко.

— Спасибо.

Миллуони, — точнее, Эдзе, — коротко кивает и отводит взгляд в сторону.

— Потом, когда узнаёшь всё и будешь меня ненавидеть, не забудь, что у меня всегда имеется смертельная магия в заднем кармане штанов, — сообщает он.

А когда снова на меня смотрит, несмотря на иронию, впервые не пользуется возможностью ухмыльнуться.

Я возвращаюсь в пещеру к пиратам с двумя огромными мешками, доверху набитыми едой и одеждой. Пираты налетают на «добычу», оплаченную Эдзе, не задавая лишних вопросов. Вытряхивают содержимое мешков. Первым делом в расход идёт еда. Одежда — после, когда пещера перестаёт наполняться звуками рвущихся бумажных пакетов и чавканьем.

Я стою и слежу за всем со стороны. Я уже сытый и переодевшийся. А ещё спокойный, каким не был, наверное, никогда. Теперь я знаю правду. Знаю, кто я есть на самом деле, и на что способен. Эдзе показал мне прошлое, которого не существует в мире, где мы находимся сейчас, но оно кажется мне даже более реальным, чем все предыдущие сто двадцать четыре года моей жизни.

Да, я был марионеткой в руках собственного дяди, которого, сколько себя помню, считал худшим из своих врагов, но… почему это кажется мне таким естественным, логичным, даже правильным?

Возможно, я болен?

— Влас, — окликает Филира. Снимает грязную кофту через голову, берёт чистую. Я смущённо отвожу взгляд, когда она оголяет грудь. — Ты наш спаситель!

Гло, так как говорить не способна, подходит ко мне и жмёт мою ладонь. Я отвечаю ей короткой улыбкой. Только Север молчит. Не принимает принесённое мной как должное, скорее, наоборот: я вижу, с каким недовольством он ест, пьёт и меняет одежду. Чувство необоснованной зависимости, беспомощности — это то, что волки ненавидят больше всего на свете.