Папа с детства учил нас самоконтролю. Предупреждал, что в мире людей, случись что, нас могут принять за животных, и тогда нам нужно будет не лезть в драку, позволяя им лишь убедиться в своей правоте, а любым возможным хорошим действием доказать обратное.

Сама ситуация, даже в теории, казалась нам дикостью.

Люди — это люди. Звери — это звери. Оборотни — это оборотни. И нет причины смешивать одно с другим!

Но человеческая природа одна из самых сложных сведи всех существующих рас. И вот люди принижают нас, несмотря на наше явное преимущество в силе: просто потому, что на их территории мы не имеем права голоса.

Разумеется, в нас не кидались камнями и не тыкали пальцами, но было нечто густое, наэлектризованное и ядовитое в воздухе во время моего первого путешествия в Дубров, когда мой взгляд цеплялся со взглядами местных прохожих.

Папа этого не замечал. Он вообще ничего плохого никогда в упор не видел, даже если оно происходило прямо у него перед носом, и лишь продолжал повторять о необходимости оставаться с чистыми мыслями, что бы ни случилось, забывая при этом упомянуть, что временами будет просто невозможно себя сдержать.

Я скучаю по существованию в подсобном помещении маленькой заправки и беспокойству только о брате и мужчине, приютившем нас.

Я — не мой отец, и понятия не имею, как быть рассудительной, мудрой, спокойной, расчётливой и понимающей.

Я понятия не имею, как быть альфой.

— Точно такой же договор взаимного сотрудничества мы подписывали с Амадеусом, — говорит Дмитрий.

Сижу у него в кабинете всего около десяти минут, а тянутся они будто бы целую вечность. В руках у меня кипа бумаг, которые я бездумно перелистываю, а как доходится до чтения, так все слова превращаются в белиберду, и приходится пробегаться по строчкам снова и снова, пока смысл не станет ясен.

Дмитрий видит, как трудно мне это даётся, и дело тут не в моей излишней открытости, которой вовсе нет, а в том, что он хорошо подмечает детали. Одна из полезных привычек того, кто должен быть руководителем. Нужно запомнить.

— Только этот экземпляр чистый и содержит твои инициалы. Подпишешь — и отношения стражей и вашей стаи снова приобретут положительный оттенок.

Я киваю, не отрывая взгляд от напечатанного. Много непонятных фраз. Они могут нести за собой как хорошее для нас, так и неприятности.

— Мы добавили пункт об обнулении всех предшествующих событий, так или иначе способных повлиять на наши будущие взаимоотношения, — Дмитрий расслабленно откидывается на спинку своего кожаного кресла. — Никаких последствий, никаких возражений.

— То есть, вы так просто простите нам все беспорядки? — уточняю я.

— Почему, собственно, нет?

С трудом верится в подобное проявление абсолютного бескорыстия. Мне нужны подтверждения, но на изучение многочисленных страниц уйдут часы. А Дмитрий… он явно не воспринимает меня всерьёз и наверняка смеяться будет, если я буду спрашивать у него за каждое вызывающее вопросы слово.

— Всё должно быть правильно, — говорю я. Остаётся одно — вывернуть ситуацию наизнанку. — Приглашайте своих переговорщиков, я позову своих. Подписывать документы такой важности без прочтения? Кто я, по-вашему?

Дмитрия мои слова удивляют. Настолько, что он позволяет себе прищурено глядеть на то, как я отодвигаю от себя кипу бумаг.

— Тебя ведь должны были пригласить в штаб, — вдруг произносит он то, что ставит меня, и без того находящуюся на взводе, в тупик. — Твоя бабушка была полукровкой и числилась в штабе защитником. Твой отец, Амадеус, от своего места отказался в пользу стаи, но его сестра Рива, твоя тётя, воспользовалась своим правом и служила миротворцем до тех пор, пока не вышла замуж за ведьмака и не покинула человеческий мир. — Дмитрий наклоняется к столу. Чуть поворачивает рамку для фотографии. Я уже успела заметить, что там запечатлена его драгоценная семья. — Ты на вид, может, на год старше Славы. За тобой приходили? Хотя, даже если и да, ты этого наверняка не помнишь… Процесс активизации начинается с шестнадцати лет. Давно ты в Дуброве?

— Не очень.

— В таком случае, тебя должны были оповестить через ответственных в Ликаонии или вашей стае лиц, например, советника, и…

— Сейчас мне восемнадцать, — перебиваю я. Плевать на рамки приличия, Дмитрий первым зашёл туда, где не место его длинному носу. — А когда только шестнадцать исполнилось, папа умер. Не стало больше ни ответственных лиц, никого. Возможно, кто-то и пытался с нами связаться, но все сообщения уходили, знаете, в никуда.

— Я тебя понял, — говорит Дмитрий после секундной паузы. — Извини, если коснулся больной темы. Просто стало интересно… Ты была бы отличным стражем, как мне кажется.

— Сейчас в моих планах только одно — стать отличной альфой для своей стаи.

— Это похвально.

Дмитрий встаёт, отодвигая кресло назад. Достаёт из кармана мятого пиджака какое-то устройство. Я напрягаюсь, но когда Дмитрий подносит его к лицу, понимаю, что это не оружие, и перестаю так крепко впиваться пальцами в подлокотники стула.

— Слушаю, — голос из динамика доносится чистый, женский.

— Лена, бери Полину, приходите ко мне где-то через час. Нужно будет пройтись по договору сотрудничества и, в случае чего, составить протокол разногласия.

— Хорошо, — ответ поступает таким же коротким, каким было приветствие.

Мне нужно этому поучиться: подчинять других так, чтобы не возникало ни вопросов, ни сомнений в моей компетенции. А то все это косые взгляды, особенно со стороны Магдалены и её приспешников — тех самых, из-за которых война и случилась… Они вынуждены меня слушаться. Зов крови требует от них этого. Но я хочу, чтобы выполнение моих поручений стало их собственным желанием.

Иначе что помешает им поступить со мной так же, как они поступили с моим отцом?

— Значит, встретимся через час, — говорю я.

Тоже встаю с места. Направляюсь к выходу из кабинета.

— Я был на похоронах Амадеуса, но принести соболезнования тебе лично мне так ни разу и не представилось возможным. Поэтому, с твоего позволения, скажу сейчас: мне искренне жаль, что твой отец ушёл так рано. Он был мне хорошим товарищем, и я всегда желал ему только добра. То, что произошло с ним — лишь ещё одна веская причина, согласно которой соглашение нам жизненно необходимо.

— Спасибо за соболезнования.

Больше я ничего не говорю. Покидаю кабинет со странным осадком в душе и желанием взять Тая и с ним пойти за Магдаленой.

Сделать её моим советником была идея Боунса. Он посчитал, что это поможет сблизить нас и продемонстрировать, что мы, в общем-то, за одни цели боремся, пусть и различными методами.

Но сначала нужно отыскать брата. Знаю, что он уже не маленький, но всё никак не могу отделаться от разъедающего и доходящего до абсурда чувства ответственности.

Однажды я оставила его, и после этого он оказался в тюрьме.

Больше такого не повторится.

Утром Тай что-то говорил Боунсу о медиках, и я цепляю первого же проходящего мимо стража, чтобы выведать у него, где я могу найти их врачей. Высокий парень в синем костюме говорит о корпусе миротворцев двумя этажами ниже.

Туда я и направляюсь.

— Я не уверен, что справлюсь с ножом, — слышу знакомый писклявый голос уже когда прохожу мимо столовой и до нужной двери остаётся не больше пары шагов.

— Это не нож, во-первых, а скальпель, а во-вторых, даже опытным хирургам не просто…

— Я крови боюсь, — второй голос перебивается знакомым.

— Ты же оборотень!

— Что за стереотип? Ты хоть раз видел, чтобы я мясо сырое ел или задницу себе грыз? — Молчание. — Ну вот! Так что не надо мне тут!

— Прости, — второй голос едва сдерживает смех. — Я не думал, что это так сильно тебя заденет.

— Не думал он… ну, я не удивлён, ты ведь не хранитель.

— Эй!

— Что, тоже обидно?

Захожу без стука. Вижу Тая, нескольких стражей в красно-жёлтом, занимающихся своими делами, и одного из приближённых к Дмитрию детей, чьё лицо за всё время мне уже успело приестся. Кажется, его зовут Даня.