Выражение лица Власа моментально меняется. Он больше не хмурит лоб, не щурится. Выпрямляет спину. Складывает руки на груди. Я пытаюсь понять, что творится в его голове, и одновременно с этим быстро пробегаю глазами по месту, в котором мы находимся. Скамейка, на которой сидит Влас, не единственная здесь. Всего — штук двадцать, не меньше. Стоят в два ряда, разделённые небольшим проходом. Чуть дальше — кафедра. За ней одиноко висит крест. Стены наштукатуренные, некрашеные. Пол деревянный, местами протёртый.
И сильно, — что делает странным тот факт, что я не заметила этого сразу, — пахнет жжёной бумагой.
— Мы в церкви, — удивлённо произношу я.
— Да, — подтверждает Влас. — Я же католик, забыла?… Ах, да, — добавляет он грустно. — Ты же не знаешь.
Я передёргиваю плечами. Собственное существование мне противно.
— Прости меня.
— Не надо. Оно того не стоит.
Влас переводит задумчивый взгляд на что-то позади меня. Взгляд холодный, как воздух в комнате, в которой забыли закрыть форточку.
Какое-то время мы молчим. Долго; я даже начинаю переминаться с ноги на ноги, потому что стоять уже немного устала. А потом Влас вдруг отмирает и спрашивает:
— Ты слышишь?
Один указательный палец он поднимает в воздух, другой прикладывает к губам. Мы оба превращаемся в слух. Я понимаю, о чём он говорит, по едва различимому глухому звуку, который исчезает так же быстро, как появляется. Нет, не могло мне показаться… Кто-то точно… Вот оно!
— Кто-то мычит? — неуверенно спрашиваю я.
— Похоже на то…
Влас поднимается с места, и мы проходим по периметру помещения, прислушиваясь. Он первым находит источник странного звука, который оказывается за стеной. Чтобы быть уверенным на все сто, Влас несколько раз стучит по штукатурке.
— Там пусто, — он глядит на меня. — Полое место. Как туда добраться?
Стена явно должна быть очень тонкой. Я закатываю рукава, прикидывая, с какой силой нужно будет ударить. Замахиваюсь правой рукой, но так и не совершаю задуманное: Влас хватает меня за кисть, останавливая.
— Без пальцев останешься, — излишне спокойно произносит он, будто ему и вовсе всё равно.
Однако позволяет вернуть руку, только когда чувствует, что мои мышцы расслабляются.
— Есть другой способ? — спрашиваю я.
Влас кусает губу. Оглядывает помещение в поисках хоть чего-то, что поможет, и я следую его примеру. Скамейки привинчены к полу металлическими частями. Кафедра слишком огромна, её будет не повернуть. Остаётся только…
— Тебе не понравится, но я, кажется, его нашла.
Иду к стене с пустыми руками, возвращаюсь уже с крестом, который, к моему удивлению, не был закреплён на стене абсолютно ничем. Влас смотрит на деревянный крест у меня в руках со смесью сомнения и недоверия.
— Я атеистка, — говорю я. — Но если это обидит твои чувства верующего, то…
— Значит, теперь ты заботишься о моих чувствах? — язвительно спрашивает Влас. — Бей уже, мне всё равно.
Я игнорирую его замечание, но оно встаёт комом в горле. Вымещать эмоции на стене — не лучшая идея, но кто я такая, чтобы противиться животным инстинктам, а потому бью её краем креста с особым остервенением.
Удар, второй, третий, больше и больше, сильнее и сильнее.
Маленькое пробивное отверстие превращается в сквозной провал, в который легко можно просунуть голову.
— Вижу! — оповещает Влас.
Но я не перестаю бить, пока провал не становится достаточно большим. И когда пелена спадает с глаз, а пыль оседает, я вижу тоже.
Гло. Теперь понятно, почему мычание, а не различимая просьба о помощи.
Я доламываю полый остаток стены и отбрасываю крест прочь. Влас вытаскивает Гло из-за стены, придерживает, помогает держаться на ногах. Кажется, сирена в порядке, только очень напугана.
Мои ладони саднит. Я умудрилась всадить несколько заноз в пальцы.
— Вот чёрт, — ругаюсь вслух.
— Что такое? — уточняет Влас.
— Ничего, просто небольшая заноза, — я растираю ладони. — Ерунда. — Фаланга на указательном пальце припухла. Интересно, клятва сама справится с тем, чтобы вытащить щепку у меня из-под кожи? — Что-то мне подсказывает, что нам предстоит найти всех членов нашей горе-команды именно таким способом. Один есть — осталось ещё трое.
Смотрю на Гло. Она облизывает пересохшие губы, стирает пыль с лица. Отстраняется от Власа, но пока, видимо, не уверена, что сможет стоять ровно, а потому одной рукой упирается в стену, а второй делает жест: касается кончиками пальцев подбородка, затем медленно отводит их вперёд от лица.
Я знаю, что это значит. Точнее, только это я и знаю из языка жестов.
— Она говорит «спасибо», — поясняю я Власу.
Но он не выглядит озадаченным. Наверняка и без меня это прекрасно знает.
Одолеваемая неловкостью, я в очередной раз оглядываюсь. Нужно идти дальше, но куда? Помещение церкви не содержит дверей. Единственный выход отсюда — тот, откуда появилась я, но там может быть водный поток. Больше ничего… Ничего, кроме дыры в стене, которую мы проделали.
— Кажется, нам нужно обратно, — произношу я то, чего от меня явно не ожидают услышать.
— Обратно? — переспрашивает Влас.
Косится на Гло. Он знает, она не сможет.
— Ага, — киваю на дыру в стене. — Туда. Выход там.
— Уверена?
— Нет. Но попробовать стоит.
Уговорить Гло вернуться за стену оказывается невероятно сложным делом. Она глухонемая, а я, как и всё-таки Влас, оказываемся полными профанами, когда дело касается языка жестов. Приходится показать Гло на собственном примере, что это — необходимая мера.
Лезу первая. Хорошо, что у меня нет клаустрофобии. Места за стеной не больше площади кладовки у нас в квартире, и как только я думаю об этом, ступая обеими ногами на покрытый пылью и кусками штукатурки и камня пол, появляется свет, которого раньше не было. Я запрокидываю голову и вижу лампочку. Свет мерцает. Я протягиваю руку, достаю до лампочки и легко стучу ногтем по стеклу.
— Слав, поможешь?
Влас передаёт мне дрожащую Гло. Мне неловко от того, что из-за меня ей снова приходится испытывать страх, поэтому я держу её даже тогда, когда она встаёт рядом и больше в этом не нуждается.
Последним лезет Влас. Я удивляюсь, что мы вообще помещаемся здесь, и нам даже нет необходимости забираться друг другу на плечи. В какой-то момент кажется, что место за стеной увеличилось в размерах.
— Что теперь? — спрашивает Влас.
Они с Гло глядят на меня, а у меня нет ответов — только предположения. Молча, я хватаюсь за висящую металлическую цепочку, служащую переключателем света лампочки, и дёргаю вниз.
Свет выключается.
Причём везде. Даже тот, что должен был поступать сквозь дыру в стене — и его нет. Мы в абсолютной темноте, такой, что я не вижу ни свои ноги, хоть и опускаю голову, ни Гло, ни Власа. Не удивлюсь, если я включу сейчас свет, а они пропадут.
Всё же рискую. Снова дёргаю за цепочку, снова раздаётся короткий щелчок. Гло и Влас на месте; я выдыхаю. А вот всё остальное меняется. Мы больше не в стене, а на открытом воздухе. Я опускаю руку, ведь больше нечего переключать — теперь над нашими головами светит солнце.
— Кто-нибудь знает, где мы? — спрашиваю я, вертясь на месте.
Вокруг не горы, но явные возвышенности, только они; из них, цветных, в основном фиолетовых, оранжевых и жёлтых, состоит весь ландшафт, который виден на горизонте.
— Я знаю, — подаёт голос Влас. — И Гло тоже.
Гляжу на сирену. Её глаза широко распахнуты, на губах играет странная улыбка, а рука, лежащая на груди, легко дрожит.
— Имитация Проклятых земель, — объясняет Влас. — Это родина сирен и нимф, поэтому, полагаю, именно здесь мы и найдём Филиру.
— Отлично. Интересно, сколько идти придётся?
— В Волшебных землях время имеет другой ход, — говорит Влас. Вся его манера, тон голоса и то, как он выпячивает челюсть, говорят: «Предательница!». — Самого понятия времени здесь не существует в принципе. Иллюзии здесь создаются внутри разума и за его пределами, и всё происходящее может тянуться одновременно и лишь мгновение, и целые десятки лет.
