Это несправедливо.

Этого не должно было случиться.

Он стиснул зубы до хруста, проморгался чтобы смахнуть слёзы под маской смерти. В обход Серой Тени он потянулся к самой сути живого доспеха, воззвал ко всей энергии Госпожи, что была заключена в нём, молился и просил, приказывал и требовал, шептал и кричал.

Его мышцы и сухожилия стянуло внутри словно грубыми нитками, так что стало ещё тяжелее дышать, и почти невозможно пошевелиться и сдвинуться с места. Поверхность доспеха завибрировала, поменяла тёмно-пепельный свет на почти что прозрачный и полированный, раскалилась и породила низкий гул, частота которого всё увеличивалась и переходила в писк, от которого дрожало уже всё окружающее пространство. Трава под его ногами пожухла и посерела. Тело Кальдура охладело так, будто он сам уже был не живым. Что-то внутри его мышц, хрящей и костей начало лопаться и трескаться.

Кальдур опустил руку на холодный лоб Анижи, и там вспыхнуло так, что он ослеп и долго не мог видеть ничего.

— Хватит, Кальдур! Она уже начала разлагаться. Ты ничего не сможешь сделать!

Было хуже и холоднее, чем когда он умирал в холодных водах величественной Явор, чем на бесконечных склонах Умудзука и в ледяной метели у крепости Госпожи. Сердце его билось рвано и натужно, так же умоляло его прекратить. Жизнь покидала его, он чувствовал это так же ясно, как и своё тяжёлое дыхание, но это это устраивало.

— Пожалуйста, остановись...

Да как он может остановиться? Да, что она вообще понимает, эта Серая Тень?

— Мне больно... ты убиваешь нас... ты убиваешь меня...

Он издавал странный звук, нечто среднее между рыком, хрипом и протяжным воем. Что-то теплое и липкое поползло по его щекам. Не слезы, он не плакал. Кровь. Она шла из его рта, глаз, носа и ушей. Что-то внутри него вдруг оборвалось, и он понял, что больше не может вдохнуть. Свет вокруг рассеялся, доспех на нём снова стал серым, его поверхность кипела от набранной температуры, но каким-то чудом ещё не начала разрушаться. На лбу Анижи остались ожоги от его пальцев, но она осталась такой же холодной и мертвой, как и была.

— Хватит! Этот барьер даже Госпожа не сможет пройти! Душа Анижи далеко отсюда, в прекрасном месте! Ты не сможешь вернуть её в этот кусок гниющий плоти... А даже если бы смог, представь хотя бы на секунду, какого будет сделать вдох дырявыми лёгкими, полными гноя, какого будет разгонять истлевшим сердцем густую, чёрную кровь! Каково ей будет жить с насекомыми, уже поселившимся внутри! Никто бы не хотел проснуться так, Кальдур! Оставь её, молю тебя…

— Прости меня, пожалуйста, прости меня… — прошептал Кальдур и убрал руку.

Тяжёло упал назад и закашлялся, хватая воздух как побитый пёс. Он бы хотел, чтобы всё это было странным сном, по типу тех, что часто преследовали его. Он бы просто открыл глаза, и этот туман, и то, что случилось, остались бы во сне. Ещё долго он лежал вот так, пока доспех остывал, а к нему возвращались силы.

— Что мне делать? — жалобно спросил Кальдур, поднявшись и снова взглянув на тело.

— Похорони её, просто похорони. Надейся, что она родится снова. И что вы увидитесь в этой жизни, между ними, или в следующей. Скорби, выплачь всё, отпусти и живи дальше.

Кальдур тяжёло вздохнул и судорожно вздохнул. Кивнул. Осмотрелся. Содрал с белого шатра Вокима длинный кусок ткани. Постелил его на землю, поднял тело, положил сверху, и укутал Анижу так, чтобы солнце больше не видело, что с ней сделали.

Отступил назад.

Легче не стало.

Он почти оглох в этом тумане, потерялся в нём и в чувствах, в которых так сходу и не разберешься. И теперь, в этой вязкой тишине, словно крылья назойливых мух, он услышал новые звуки. Крики о помощи и кашель, которые раздавались со всех сторон уже довольно долго.

— Пленники! — встрепенулся Кальдур. — Мы же убиваем их! Отзови туман.

— Я? — удивилась Серая Тень. — Это не я его породила, а ты. Ты и приказывай.

Кальдур не стал с ней спорить, не стал удивляться, его голова просто не хотела работать над чем-то, ему уже было ничего не интересно. Он потянулся мыслями к туману, плохо понимая, что делать, и просто сказал ему, что тот может быть свободен. Мягкие клубы и сгустки тут же пропустили ветер и поддались его силе, закружились на месте, начали сплетаться в узоры, опускаться к ногам и рассеваться.

Кальдур поспешил к клеткам.

— Чёрт, я забыл про вас. Простите!

В посеревших лицах по ту сторону решёток не осталось силы ни для радости, ни для страха перед фигурой, увенчанной шипами и возникшей из ядовитого тумана. Он сорвал замки у первой клетки, и на него высыпалась куча людей, набитых туда будто судак в бочку. Всего несколько стонов, тяжёлое дыхание и остекленевшие взгляды поприветствовали Кальдура. Они не могли даже расползтись в стороны, чтобы дать вдохнуть придавленным, тем, кто оказался внизу, и Кальдур протянул руки, чтобы помочь им и растащить в стороны.

И пошёл к следующей.

Над местом сражения снова засветило яркое солнце. Но тишину прекрасного солнечного дня тут же нарушили крики тех темников, кому не повезло сразу умереть от ударов Кальдура. Он хоть и старался бить так, чтобы наверняка, но темников было слишком уж много, чтобы можно было проследить за судьбой каждого. Крики резали по ушам и отвлекали от работы. Сначала Кальдуру должно было позаботиться о своих людях.

— Кто ты, демон? — прошептал один из освобождённых солдат, в бреду пытаясь схватиться за гладкий доспех Кальдура.

— Я пришёл освободить вас, всё будет хорошо, — соврал ему Кальдур и оттащил его в сторону от клетки.

Некоторые из пленников уже не дышали. Кальдур не знал, он в этом виноват или нет. Ему было плевать. Он просто доставал их из клеток. Большая часть хватала воздух, кашляла и водила туда-сюда красными и невидящими ничего глазами. Несколько самых крепких уже были на ногах, с яростью срывали с себя форму темников и шли освобождать товарищей.

Скоро работа была закончена, а бывшие пленники начали оживать и приходить в себя. Кто-то сидел на траве, молча смотря в даль и пытаясь прийти в себя от пережитых ужасов, кто-то ползал или шатался в поисках воды, и несколько особо злых сразу же пошли добивать темников. Когда последняя клетка была разрушена, Кальдур спрятал доспех, оставив лишь тонкую сетку металла под одеждой, переходящую от спины на ноги и пальцы — на случай если ему снова придётся применять силу.

— Что тут случилось? — спросил Кальдур, увидев нашивки сержанта на форме одного из спасённых.

Тот посмотрел на Кальдура бессмысленным взглядом и промолчал. Тогда Кальдур взял его за грудки и встряхнул.

— Я кайрам, Избранный воин Госпожи, отвечай же мне! Что здесь случилось? Почему здесь темники? Откуда они взялись?

Ледяной голос Кальдура был подобен ушату воды, опрокинутому на голову. Сержант вздрогнул, попытался сфокусироваться на нём и определить, виденье перед ним или что-то реальное. Нашёл в себе силы и ответил:

— На лагерь напали… когда основной отряд отошёл брать Кархарт. Огромный монодон высадил... Их было слишком много. Потом они устроили засаду на тех, кто возвращался. Многих перебили, но части наших удалось отступить. Неделю в своём дерьме просидели, кажется. Точно не знаю… постоянно хотелось пить. А сейчас уже не хочется. Я жив?

— Ты жив, сержант, — процедил Кальдур. — Всё закончилось. Соберись, баба, вставай и помоги своим людям.

— Вы всё-таки вернулись за нами? Воким отбил лагерь? — всё ещё не веря спросил сержант.

— Нет. Никто не пришёл. Здесь только я. Но темники больше тут не главные. Вставай, пёс. Делай свою работу.

Кальдур отпустил сержанта и пошёл прочь. Вид этих полуживых измождённых и замученных мужчин вызвал в Кальдуре совсем не сострадание, а какой-то рвущийся изнутри гнев. Эти слабаки тоже виноваты в том, что случилось. Куда им до тех храбрецов, с которыми Кальдур ходил в бой десять лет назад. Всего неделю в своём дерьме, и на них уже жалко смотреть. Конечно же, они не смогли защитить её.