— Как брешет-то, уши вянут, — снова раздался громкий и смелый голос, и на его возглас ответили едва слышными смешками.

— Красная Фурия? — снова спросил темник, всматриваясь в лица пленников.

— Не кликай лихо, — ответил смельчак, обращаясь к командиру. — Оно тебя само найдёт. Скоро.

От наглого ответа темник прищурил глаза, но улыбка ещё не стерлась с его лица. Он в какой-то мере остался доволен ответом.

— Кто будет выкапывать могилы? — задал он следующий вопрос.

— Для своих копать не будем. Сами убиваете — сами надрываетесь!

— Выкапывать старые, — уточнил темник и указал на монодона.

Тот стал заметно тише, увлекшись трапезой, но уже заканчивал, и вероятно, так и не смог утолить голос.

— Вы что... его падшими хотите накормить? — раздался в воцарившейся тишине слабый голос.

— Ему без разницы, он падальщик, — холодно ответил командир.

— Сам ты падальщик! — снова раздался голос смельчака. — Не будем копать, пускай падшие спят спокойно.

— Или копайте, или будем кормить вами, — легко парировал темник. — Вас не надо выкапывать.

К командиру подошли два сотника и начали докладывать ему на своём гортанном языке. Командир быстро потерял интерес к пленникам, стал изучать карту, которую ему поднесли, оглядывать лагерь и окрестности.

— Я ещё подслушал. Когда оно закончит есть, они загрузят туда раненных и зелёных совсем, и отправят их назад к тому, что как я понимаю, является Чёрной Крепостью. А сами пойдут назад пешком. Хотят переловить партизан, и вернуть своих.

— Жалко…

— Жалко?

— Да. Я бы посмотрел как эта штука падает с неба от залпа тяжёлых болтов. Или может даже баллисты. Сдаётся мне оно слишком медленное, чтобы уклониться от хорошего выстрела.

— Не о том думаете, братцы.

— А о чём нам думать?

— Думайте, как сержанта нашего прикрыть. Говорят они сейчас, что не будут с офицерами церемониться, зуб на них имеют.

— Так это мы уж и сами поняли. Хорошо что, большая часть их с Вокимом или к Кархарту ушла. Что ещё говорят.

— Да муть всякую. Что-то по знати. Что-то по местным. Монастырь ищут. "Не должно остаться жрецов", — говорят.

Ночь стояла душная и безветренная.

Анижа вся покрылась липким потом и изнывала от жажды, но воду им не давать не спешили. Просьбы о ней, ещё недавно бывшие полными ненависти и негодования криками, теперь подзатихли и превратились в жалобные стоны, и не переставая раздавались в ночи.

Их разделили, перемешали и связали верёвкой по нескольку человек. Солдат, пытавшийся защищать её, кинул ей напоследок несколько добрых слов и приказал держаться. Было видно, что ему тяжёло оставлять девушку, но никакого выбора у него не было. Новыми товарищами по несчастью для неё стали пятеро мужчин: двое стариков, прибившихся к лагерю, двое молодых солдат и солдат постарше, всех пятерых она видела мельком и не знала по именам. На Анижу они внимания не обращали, держались спокойно, не разговаривали, и пытались поспать, не смотря на верёвки и бугристую землю

Счастливчики.

Сон легко шёл к ним даже в таких условиях, а Анижа вдруг поняла насколько устала и как мечтает выспаться. Но только не здесь, а где-нибудь в другом месте поспокойнее, где с ней ничего не сделают. Под таким же звёздным небом, с прохладой горного воздуха, в землях, где почти нет людей и царит такая приятная тишина, в уютной палатке и... с Кальдуром.

Что ж. Учитывая обстоятельства, скоро она с ним объединиться. Учитывая, как он умер, Госпожа должна была смилостивиться и отправить его к Вратам. Он ждёт её. Он все понял и избавился от своих демонов, что так мучили его. А если даже нет, то она поможет ему...

Это хорошая картина, только вот почему ей так страшно и почему она так не хочет... умирать? Потому что так должны вести себя все живые существа? У них есть только одна жизнь в одном теле, не смотря на чудо перерождения, никаких попыток переиграть эту жизнь не будет. Никто не знает, что там за гранью, не сможет рассказать, может быть, там на самом деле ужасно... и души, висящие в пустоты, только и думаю о том, как бы снова почувствовать что-то, оказаться живыми и снова обрести сосуд?

Или потому что она жрец, и обязана защищать любую жизнь до своего последнего вдоха? Почему эти люди вокруг так просто рискуют этим даром, и идут добровольно на смерть, будто так и задумано? Она была готова много раз пожертвовать собой, но ради кого-то, а не так вот, привязанная словно животное, которое готовят на заклание. Смерть не должна быть наполнена таким страхом... или же нет? Всё так и задумано, хищники часто едят свою добычу живьем, не смотря на страх, боль и душераздирающий визг, такими их сделала природа, а значит... так всё и должно происходить?

Лучше бы ей обо всём этом не думать. Достоинство и спокойствие — такие же благодетели Госпожи, как и милосердие, и прощение, которое должно чувствовать к врагам. Она должна быть такой, хоть и не чувствует в темниках что-то злое, и враждебное... Всё рушиться внутри от страха, все тексты молитв и сакральных суждений, что были ей опорой и ориентиром, не могут выдержать неизвестности от того, что ей только предстоит пережить.

Жрецов учат быть сильными и встречать любые невзгоды лицом к лицу. Только как это сделать, если силы внутри больше нет?..

По спине Аниже прошёл холодок. Громадина монодона снова засопела неподалёку. Чудовище зависло в воздухе практически неподвижно, тёмным пятном перекрывая вид и часть звёздного неба, дышало едва заметно, но не могло удержать в себе целого потока звуков. Анижа, как и большая часть пленников, уже перестали обращать внимание на левиафана, и почти не вздрагивали от каждого его движения или звука. Но присутствие его всё ещё давило, и в ту сторону смотреть не хотелось.

Мелкая дрожь ладоней и губ никак не унималась. То ли от нервов, то ли от усталости и напряжения, она никак не могла взять себя в руки. Глубокое успокоительное дыхание только сбрасывало её на грань панической атаки и совсем не расслабляло.

Она не знала, что будет дальше.

В лагере мало девушек. И каждый из патрулирующих ряды пленников темник смотрел на неё долгим и пронзительным взглядом, изучал её, улыбался ей странной и неприятной улыбкой. А ей очень не хотелось стать чьей-то добычей. Она снова и снова думала о судьбе девушек из своего монастыря.

Под этими взглядами она плотнее закуталась во всю одежду, что была на ней, натянула капюшон на голову, измазала землей лицо и руки. Глупо, но ей показалось, что это может хоть как-то защитить её.

В середине ночи трое охранников после непродолжительного разговора вдруг направились прямо к ней. Она попыталась отползти, но верёвка не позволила. В воздухе повисла гнетущая тишина, и темники, и невольники, понимая, что происходит, переглядывались напряжённо. Анижу отвязали, но взяли другого пленника — её соседа, солдата постарше, а её снова привязали к остальным. Вскоре они вернулись и увели по очереди ещё нескольких человек. Из расположенных рядом шатров и из землянки, где ютился Мадж и санитары, раздались крики, которые минута к минуте становились всё истошнее и страшнее.

Через час мимо неё провели сержанта, который пытался скрыть своё положение. Он не сопротивлялся, шёл спокойно, его лицо выражало усталость и лёгкое разочарование. Его увели в палатку подальше, и крики его были слышны не так сильно.

***

— Вставайте, собаки! Чего разлеглись!

— Встать!

— Подъём!

— Живо поднялись!

Рассвет встречали под лай собак, пинки, удары плетью и крики темников. Толпа надзирателей вдруг утроилась, пришла к движению, оказалась между рядом пленников, и с невиданной до этого злобой начала гнать всех на окраину лагеря — туда, где раньше томились пленные темники.

— Воды! Дайте воды! — просили солдаты в ответ на удары и выкрики, но темники их не слушали, только сильнее били и гнали к клеткам.