— Твоему хозяину не хватило сока, чтобы не пустить меня в голову.

— Нет, он не знал, и именно поэтому мы знаем, что ты истинный наследник нашей мертвой королевы. — Она не была довольна этим фактом.

И я просто не знала, что ей сказать. Казалось, я никогда не знала, что сказать кому-либо из них. Если бы Родриго не залил кровь Домино мне в глотку, то я не была бы достаточно сильна, чтобы прокатиться по ним. Он случайно исполнил пророчество о «замужестве» с одним из тигров клана, потому что пророчество не означало жениться на всю жизнь; это означало принять их жизнь их сущность. Один жестокий поступок дал мне силу, необходимую для спасения. Если бы Домино не умер, если бы Родриго не пытался терроризировать меня кровью моего мертвого любовника, то мы с Натаниэлем умерли бы в Ирландии. Не просто умерли, но умерли от пыток, достойных серийного убийцы. Родина была права: я не могла отпустить, не могла понять, насколько ничтожным был шанс на побег. Я застряла с мыслью, что смерть Домино и жестокость Родриго спасли нас; что два события, которые я хотела бы изменить, спасли жизнь Натаниэлю и мою. Я ненавидела это, ненавидела это так сильно. Это заставляло меня ненавидеть Родину и Ру, как будто я могла обвинить их во всем этом, и сделать этим самым лучше.

Мика коснулся моей руки, и я боролась с желанием отстраниться от него. Я была так зла, и хотела злиться на кого-то. Я так сильно хотела найти цель, но знала, что не стоит направлять свой гнев на Мику. Он даже не был в Ирландии. И в том что происходит сейчас не было его вины. Нет, это я была тем, кто подверг опасности Натаниэля, а не он.

— Что я пропустил? — спросил Брэм.

Я подняла голову и увидела охранника шести футов ростом, идущего по коридору за Натаниэлем и близнецами. Он выглядел стройным, пока не заметишь мышцы, которые не скрывала футболка с короткими рукавами. На нем был один из черных бронежилетов, которые мы начали давать охранникам. Большинство из тех, кто был в них, надели под жилет майку без рукавов, затем поверх жилета рубашку большего размера, а затем поверх пиджак, чтобы не было очевидно, что они были одеты в бронежилеты. Жилет Брэма был надет на облегающую черную футболку. Большой Glock.45 в набедренной кобуре, закрепленной ремешком на бедре, чтобы держать пистолет на месте, и всегда знать, где находится пистолет по отношению к телу, он и не собирался прятать под пиджак. Он и несколько других бывших военных охранников начали одеваться в гражданскую версию полного боевого боекомплекта, по крайней мере, внутри Цирка. Недавно подстриженные волосы Брэма вернулись к коротким военным. Он пытался их отрастить, но они было курчавее, чем у меня или у Мики. Он мог вырастить настоящее афро, но он не был готов с этим справляться.

Он подошел позади Родины, и она двинулась так, чтобы он не остался у неё со спины. Не то, чтобы она думала, что он причинил ей боль; это было просто на автомате. Это означало, что она больше не будет обниматься с Натаниэлем, пока он не приблизится к ней, и если он это сделает, то мы с ним поговорим позже. Наша полигруппа не была закрытой, это означало, что мы были «моногамны» в нашей полигруппе. Поскольку мы не были закрыты, новые любовники могли бы быть добавлены, если бы все согласились. У нас было право вето на приход новых людей, но это было возможно. Еще несколько минут назад я бы сказала, что на горизонте нет новых кандидатов.

— Я снова спрошу: что я пропустил? — сказал Брэм.

— Ничего — сказала я.

— Должен ли я утверждать очевидное? — спросил он.

— Брось, и я расскажу тебе позже — сказал Никки.

— Нечего рассказывать — сказала я.

Мика взял меня за руку и попытался обнять, но я положила руку ему на грудь и покачала головой. Обниматься было бы слишком для того уровня гнева, который я испытывала. Слишком трогательные действия, когда я была так взбешена, только усугубили бы ситуацию.

— Это «ничего» не повлияет на нашу способность охранять вас? — спросил Брэм.

— Мы готовы отдать свою жизнь в защиту нашей королевы и ее принцев — сказала Родина.

Гнев вспыхнул горячее от ее формулировки. Я посмотрела на нее, потому что знала, что это было преднамеренное напоминание о жертве ее брата, в котором я не нуждалась. Мои внутренние звери начали шевелиться, поднимаясь на удочку моей ярости. Я знала, что гнев был несоразмерен тому, что только что произошло. Я знала, что это из-за других эмоций — страха, печали, любви, ненависти, похоти, растерянности — и все эти эмоции превращались в гнев, потому что злиться было лучше, чем бояться или грустить. Гнев был тем, что я ставила перед любовью, если любящий кого-то слишком сильно смущал меня, как внимание Натаниэля к Родине смущало меня сейчас. Гнев был моим защитным механизмом большую часть моей жизни. Терапия помогала мне найти другие способы справляться, но она не избавила меня от проблем с гневом. Это просто помогло мне не позволить моей внутренней ярости разорвать мою жизнь на части.

Я подошла к прохладной каменной стене коридора, откинулась назад, закрыла глаза и начала считать, пока глубоко дышала. Я должна была справиться с этим, черт возьми. Я упала на прохладный камень, положив ладони на него, чтобы почувствовать твердость камня, его холод. Я прижала ноги к ботинкам, чтобы почувствовать, что стою здесь в своем человеческом теле. Это была я. Я сосредоточилась на ощущении, что прислонилась к стене, а затем позволила себе заметить зверей внутри себя. Одна из вещей, которые тебе нужно сделать, чтобы оставаться в здравом уме, когда ты ловишь ликантропию, — это найти визуализацию, способ «увидеть» своих внутренних зверей, потому что в противном случае они просто пытаются вырваться из тебя. Это, как если бы дать своему человеческому уму возможность сосредоточиться на чем-то, что имеет смысл, это дает тебе больший контроль над звериными сущностями. Я видела место, где они жили внутри меня, как тьму, тьму в центре меня, как колодец, но в тот момент, когда я «посмотрела» на нее, тьма стала намеками на джунгли и деревья, и там была земля, где стояли звери. Я усердно работала, чтобы видеть их по одному, а не в виде рычащей массы. Благодаря меткам вампира Жан-Клода я не могла принять форму ни одного из своих зверей и то, что эта толпа когтей и зубов пыталась вырваться из меня, было чертовски больно, без какой-либо возможности облегчения. Мои расстроенные звери и я были вынуждены найти компромисс.

Я заглянула в это темное, мрачное место глубоко внутри себя и позвала или подумала, и первым видением, которое вспыхнуло к жизни, был лев, но это была не моя обычная золотая львица; это был большой самец с густой красновато-черной гривой. Мой пульс учащался, сердцебиение учащалось, и это позволило ему выйти из тени и зарычать на меня. Он поставил одну большую когтистую лапу на землю и зарычал на меня с янтарными глазами, настолько темными, что они выглядели оранжевыми.

— Ты новичок — сказала я, и, должно быть, сказала вслух, потому что Мика спросил: — Кто новичок?

Я говорила осторожно, тихо, как будто лев был в коридоре, и я не хотела напугать его. — Самец лев.

— Где твоя львица? — спросил он.

Я подумала об этом, и львица появилась рядом с ним, как будто тьма стала золотой, и она выросла меховая с золотисто-янтарными глазами. Она задыхалась на меня, и там было что-то в ней… в ее выражении. Это было требование, вопрос, за исключением того, что львы думают не так, во всяком случае, не настоящие; но она была в ловушке во мне уже несколько лет. Это немного смущало нас обеих.

Я смотрела в ее глубокие золотые глаза и слышала/чувствовала/знала, что она хотела того, кто был рядом с ней в темноте. Большой самец посмотрел на меня своими оранжевыми глазами, и я поняла, что он не был таким реальным, как она, еще нет.

Я слышала шум снаружи, как будто кто-то нюхает воздух, чувствовала смещение пространства от чего-то крупнее меня, будто Мика подошел слишком близко. Моя львица зарычала от этого, и звук потек из моих человеческих губ. Черт, это было не хорошо.