Корабль норгов шел на сближение. И тут, впервые за всю свою жизнь, Данут услышал звуки, на которые раньше не обращал внимания — равномерно скрипели уключины, перекликаясь с плеском воды, взбаламученной лопастями весел, легкий шум волны, бьющейся в борт, наслаивался на треск снастей. Должен быть еще звук от дыхания восьмидесяти крепких мужчин — а если вместе с ним и с Шумбатаром, так восьмидесяти двух, был почти не слышен, хотя обычно Данут слышал только его.
С носа видимость была бы лучше, но даже со своего места, с кормы, Данут мог видеть норгов, приготовившихся к абордажу. Пираты стояли вдоль бортов молча, без обычных выкриков, словно это были не люди, а куклы. Даже орки, уж на что сдержанные, но и они («Мы», — поправил себя Данут.) перед атакой переговаривались, подбадривая друг друга.
Внезапно Шумбатар дунул в свисток. Негромкая трель перекрыла все прочие звуки, заставляя гребцов мгновенно усилить нажим на весла.
«Он что, собирается идти в лобовой таран? — пронеслось в голове у Данута. — Но там же бушприт!»
Нет, такого не может быть! Атаковать в лоб было глупо — галера просто упрется в бушприт, а норги, втрое превосходящие орков, воспользуются им как абордажным мостиком. Шумбатар — слишком опытный капитан, чтобы пойти на такое.
И верно — при подходе к флейту, когда оставалось не больше корпуса, Шумбатар сделал легкий взмах, обозначив для рулевого команду — повернуть влево.
Данут, без колебаний слегка повернул руль, уходя от столкновения. И тут... Из руки Шумбатара выскочил маленький круглый предмет, устремившийся прямо в скопище норгов. Следом полетел второй, третий...
Первый шар с «потаенным» огнем еще не успел упасть на палубу вражеского корабля, а орки уже заработали веслами так, как они никогда не работали, превосходя все представления о скорости как гребцов, так и галеры.
Галера уходила в сторону Тангейна, а за ее кормой горел флейт. Никто из матросов не улыбнулся, сохраняя спокойствие, хотя видели пламя и, в душе радовались победе. Иное дело Данут. Не удержавшись, чуть—чуть повернул голову, скосил глаза, (Кажется, Шумбатар недоволен, но оно того стоит!) чтобы увидеть самую лучшую в мире картину — горящий черно—белый парус и огонь, весело карабкающийся по мачтам и реям, пожирающий такелаж.
Но надо отдать должное норгам. Они не метались по палубе, не бросались за борт, спасая собственные шкуры, а пытались потушить корабль, хотя и было понятно, что тушить уже было поздно и бесполезно, как и спускать на воду шлюпки — они тоже уже успели вспыхнуть.
Пламя, вызванное тремя шариками, с дьявольской смесью, было таким сильным, что Данут ощутил за спиной жар, словно бы от огромного костра. Нет, даже не от костра, а от горящего леса, когда бежишь от пламени, а оно словно бы бежит за тобой, преследует, пытаясь лизнуть спину горячим рыжим языком.
Возвращение в Тангейн
Данут ни разу не видел Тангейн со стороны моря. И, надо сказать, было на что посмотреть. Что—то защемило в душе, когда юноша увидел узкую полоску земли, словно бы загибающуюся вверх. Не плоский, слившийся с берегом поселок рыбаков и не залитый зеленью городок орков, малоприметный с воды, а величественный, вырастающий на стыке моря, камня и солнца, прорастающий тонкими ажурными башнями и высокими домами, Город.
Ни Данут, ни Шумбатар не ждали торжественной встречи. Было бы глупо считать, что Тангейн встретит старых врагов цветами и объятиями. И хотя с момента последней битвы минуло двадцать лет, но человеческая память еще не отбросила страх и ненависть. Слишком много крови было пролито с той, и с другой стороны. Данут, будь его воля, помимо галеры направил бы к городу еще и сухопутный отряд, припрятав его в удобном месте. Так, на всякий случай. Тангейн, для племени Шумбатара, особой опасности не представлял. Если их экипаж захватят в плен, будет, кому выручить. Ну, кто здесь сумеет противостоять тысяче воинов? Городская стража? Купеческие приказчики? Охранники? Но юноша благоразумно придержал собственные мысли при себе, заранее зная, что вождь и товарищи даже не станут вступать с ним в спор — посмотрят, обдав ледяным презрением. Для орков проще умереть, нежели совершить подлость или нарушить слово.
«Вот, потому они и проигрывают людям», — отметил про себя юноша. Но отметил не с печалью, а лишь с констатацией факта. За то время, что он провел в племени Шумбатара, он уже и сам начал рассуждать не как фолк, а как человек. Ну, орк, то есть. Но все равно, пока еще говорил про орков «они», а не «мы». И умереть для Данута было проще, нежели предать или изменить. Смерть, это не самое страшное. Куда хуже жить, чувствуя себя предателем.
Единственные, на кого не распространялись представления орков о чести и достоинств, были ... эльфы.
У орков долгая память. Помнили и хорошее, и плохое. Битвы с людьми, с гномами — это так, обычное дело. Во время войны считалось нормально, если разведка, забираясь в глубокий тыл, режет всех подряд, включая стариков и женщин. А как иначе? Неосторожный взгляд, не вовремя брошенный на лазутчика, приведет к гибели всего войска. В порядке вещей заманить противника в ловушку, обмануть его. Ну и, все такое прочее. Но обещание, данное человеку, свято блюлись хоть во время мира, хоть в дни войны. А вот с эльфами дела обстояли иначе...
Давным—давно (Данут не сумел найти точной даты — тысяча лет назад, две тысячи?) в одно из селений орков прибыл корабль под белыми парусами. С него сошли прекраснолицые воины, в доспехах изумительной красоты, предложив оркам кедровую ветвь мира. Гости были улыбчивы и красноречивы. Орки — наивные дети природы, допрешь, не воевавшие ни с людьми, ни с эльфами, не знавшие оружия для убийства, были удивлены и польщены. Прекрасные существа казались им небожителями!
«Может, вернулись наши старые боги? Они вспомнили о своих детях!», — решили счастливые орки и устроили для гостей настоящий пир. Для эльфов принесли самые свежие фрукты, самые спелые орехи, самый вкусный сыр, выменянный на шкуры у людей.
Когда ликующие орки — мужчины, женщины и дети, собрались вместе, прекраснолицые существа вытащили из ножен стальные клинки и принялись убивать безоружных, не пощадив никого. Дубинки и копья с каменным наконечником, стрелы с костяными остриями, не могли пробить железные доспехи, а мечи эльфов не знали усталости. Но самое страшное, что перерезая оркам глотки, они продолжали улыбаться и беседовать о своих делах...
От селения не уцелел никто. Оставшихся в живых орков эльфы взяли с собой, чтобы использовать как вьючный скот. Потом их тоже убили.
Может быть, о том, что это совершили именно эльфы, орки так бы никогда и не узнали, если бы не сами убийцы. Они не только не скрывали своего преступления, но и хвастались им, считая, что совершили важное дело — перебили неразумных животных, которые, когда—нибудь, через тысячу или пять тысяч лет, могут стать опасными. А если и не станут, то что ж... Двуногие животные гораздо хуже четвероногих, потому что пытаются походить на истинных, перворожденных существ и, уже потому, заслуживают смерти.
Но это еще не все. Может, избиение и затерялось бы в памяти, даже при похвальбе эльфов. Но несколько лет спустя все те же прекраснолицые пригласили в гости вождей орков, а те, полагая, что эльфы желают принести извинения, объясниться, поверили. (В голове не укладывалось, что можно убивать всех подряд.) Думаю, не стоит рассказывать, что с ними стало?
Два жутких события, связанные вместе веревкой памяти, не уступающей по крепости стальным тросам, стали основой непреходящей ненависти к эльфам, чье имя не принято было даже и называть, чтобы не осквернять свой язык. Ни тот, который во рту и ни тот, что служит средством общения.
Резня, устроенная эльфами, поставила их вне закона. Но... (Всегда есть какое—то «но», меняющее существующую реальность.) Как однажды грустно сказал Шумбатар, именно она и сделала орков теми, кем они стали — самыми грозными воинами и, самыми свирепыми противниками. Но для этого пришлось сделать очень многое. Были охотниками и рыбаками — стали пахарями, потому что пахарь может прокормить больше ртов — будущих воинов, может сделать запас зерна, чтобы было, что кушать в походах. Есть зерно — нужно его молоть, а это мельницы. Приручить силу воды, силу ветра не так уж просто. Впрочем, что в этом мире просто?
