Желая не обидеть младших сыновей (и предотвратить их мятежи), князь ввел так называемое «лествичное восхождение», согласно которому очередность великого княжения выстраивалась наподобие лестницы. Братья как бы расставлялись по ступенькам, согласно возрасту, и престол передавался не старшему сыну правителя, а следующему брату. Свою непосредственную задачу – не допустить схватки за трон сразу после смерти Ярослава – эта система выполнила, но впоследствии она нанесла стране много вреда и стала одной из причин будущего распада.

Суть концепции состояла в том, что Русью владеет не один человек, государь, а весь его род. Поднимаясь на более высокую ступеньку, младший князь получал в управление более важную область (они все были выстроены по ранжиру: Киев, Новгород, Чернигов, Переяслав, Владимир-Волынский, Смоленск). Предполагалось, что, если правители будут не засиживаться на месте, а переходить из одного владения в другое, это не даст отдельным княжествам превратиться в наследственные вотчины. На деле же получалось, что «временщик» относился к своему княжеству только как к источнику дохода и мало заботился о развитии региона. Разумеется, все с нетерпением ждали смерти старших братьев, а когда стали обрастать собственными сыновьями, началась невероятная династическая путаница и бесконечная чехарда с перераспределением уделов, часто кровавая.

Но все эти невзгоды произойдут позже. Умер же Ярослав, окруженный почетом, и «плакашеся по немь людье», долго потом хранившие добрую память о государе, при котором – большая редкость – на Руси «бысть тишина велика».

Князь Мстислав Тмутараканский любил свою жену, рожденную на свет Али-Иссой и ставшую по крещении в русскую веру Анастасией.

Она была женщина великого ума, он – мужчина великой храбрости. Такой великой, что дружина, сплошь состоявшая из храбрецов, прозвала своего князя Хоробрым. Владетель лихого княжества Тмутаракань совсем ничего не боялся, даже злой судьбы, а тот кто ни перед чем не ведает страха, в особенности перед злобой судьбы, долго на этом свете не задерживается. Если Мстислав дожил до сорока двух годов, то лишь благодаря жене. Она оберегала своего бесстрашного мужа от опасностей и более всего – от его собственной удали. Уже двадцать лет Анастасия безотлучно была при суженом во все дни – в чертогах и в дорогах, в пирах и в сварах, в молитве и в битве. Она не родила детей, потому что боялась умереть родами, и тогда Мстислав без нее пропал бы. Рожали князю другие женщины, которых княгиня тщательно отбирала и потом навсегда удаляла, детей же считала своими и воспитывала сама. Мальчики у нее росли храбрыми, девочки – умными, как это и должно быть на свете. Беда в том, что сыновья были слишком уж храбрыми и от этого гибли молодыми. На детей у княгини рачения не хватало, оно всё расходовалось на супруга. Но двое сыновей, восемнадцатилетний Роман и пятнадцатилетний Юрий были пока живы. Анастасия за них молилась Деве Марии, чтобы явила чудо – уберегла юношей до свадьбы, а уж заботливых жен им подберет мачеха.

В юности Али-Исса, как все ясыни, была гибка и стройна, но на пятом десятке отолстела чревом, отяжелела носом, на верхней губе проросли черные волоски. Мстислав, однако, видел жену не такими глазами, как другие. Князю казалось, что Анастасия с каждым годом становится только красивей.

Супруги сидели на рослых каппадокийских лошадях, он на гнедом жеребце, она на вороной кобыле, оба большие, полнокровные, у него торчало брюхо, у нее – грудь. Смотрели на другой конец поля, где на круглом холме и по обе стороны от него, на широком лугу, выстроилась киевская рать.

– Больно их много, – сказала с тревогой Анастасия. – Тысяч десять, а то и больше. У нас-то четыре тысячи только, и половина – черниговские топорники. А у него, вишь, в центре варяги, червлеными щитами блестят. Боюсь, плохой я тебе дала совет.

– Твои советы плохими не бывают, – беспечно ответил Мстислав. Он жевал крепкими зубами лоскут вяленой конины. Никогда не бывал сыт, все время что-нибудь грыз или откусывал. – Ты правильно рассудила: Колченогого можно выманить в поле, только если он будет чуять свою силу. Вот он и выманился. Дальше уж моя работа, не твоя.

Жена вздохнула.

– Вперед только не лезь. Помни, что мне обещал.

– Помню-помню.

Мстислав улыбался, предвкушая бранную потеху.

– Повтори, коли помнишь.

Он послушно стал загибать толстые пальцы:

– Самому в сечу не соваться. Ждать часа. Главное – не киевлян порубить, а Хромого не упустить.

– Не станет Ярослава – Русь твоя. А коли он уйдет, хоть все десять тысяч ворогов на месте положи, напрасное выйдет. Вывернется, выскользнет, как змей, кольцом изовьется и сызнова ужалит.

– Не вывернется. – Над черной бородой сверкнули белые зубы. – Я его в землю вобью, башку гадючью отсеку и на кол воткну, а труп на поклев воронам оставлю. Он мне в издевку Туровщину паршивую кинул! Эх, пошто я за Святополка не встал? Тот мне сулил Владимир с Черниговым!

– И тоже обманул бы, – молвила княгиня, в свое время еле отговорившая воинственного мужа ввязываться в драку между старшими братьями. – Я тебе что сказывала? Не мешай волкам жрать друг друга. Когда родитель твой помер, ты был по силе последний, самый захудалый с твоей Тмутараканью. Как ты в драку рвался, помнишь? А я велела: жди. И вот оно настало, твое время. Святополк сожрал Бориса, Глеба и Святослава, Ярослав сожрал Святополка, Судислав не в счет, он овца трясливая. Второй ты теперь после Ярослава. А добудешь сегодня его голову – станешь первым.

– Туровщину он мне сует, – всё не мог успокоиться Мстислав. – Где Туров и где Тмутаракань?

Предложение киевского великого князя и вправду было обидное. В последней своей бересте Ярослав, пес вероломный, писал, что отдать ранее сулёные земли никак не может, они ему самому надобны, так не возьмешь ли ты, брате возлюбленный, взамен Туров с деревеньками? Туровское княжество было малое и бедное, на другом конце Руси от Тмутаракани. Вместо ответа Мстислав велел приколотить бересту гвоздем ко лбу гонца, отправил труп обратно на поганой телеге, где навоз возят.

Собрал дружину, хотел идти прямо на Киев, но мудрая Анастасия присоветовала на рожон не лезть – Ярослав уже поди всю силу к стольному граду привел, и киевляне за него горой. Лучше ударить на Чернигов, где не ждут. Город большой, зажиточный, к Киеву ревнивый. Сесть там и подождать, чтоб Ярослав из своего логова сам вылез. «Да вылезет ли? – сомневался Мстислав. – Он на сечу робок». Княгиня сказала: «Как соберет войско, против твоего много сильнейшее, обязательно явится».

Так и вышло. Оно всегда выходило, как Анастасия предсказывала.

Ярослав дождался, чтобы с севера приплыл на ладьях великий варяжский воевода Хакон Слепой со своей непобедимой дружиной, соединил чужаков с собственной ратью и двинулся на Чернигов. Там у Мстислава две тысячи хорошего тмутараканского войска, ясов с касогами, что на коне взращены, сырым мясом с кинжала вскормлены, да еще столько же черниговского ополчения, мужиков бескольчужных, бесшлемных, одними топоришками вооруженных. Как же осторожному Ярославу было не осмелеть?

И вот он встал на Лиственском холме, где белел, трепыхал шелком шатер под великокняжеским стягом. Под холмом, в центре, вытянулась стена красных щитов – варяги Хакона Слепого. На флангах, двумя серыми тучами, русские полки.

Тмутараканско-черниговское войско пока не развернулось. Пешие сидели на траве. Всадники – оба полка, синий ясский и желтый касожский – застыли в седлах. Восемь тысяч глаз смотрели в одну сторону, на князя с княгиней.

– Я в твои ратные дела не встреваю, – сказала Анастасия. – Однако не пора ли войско строить? Ударит Ярослав, а мы кучей.