Далее. Некоторые авторы считают, что прозвище «Окаянный» Святополк получил не столько за братоубийство (Святой Владимир в этом смысле вел себя не лучше), сколько за организацию иноземных нашествий. Однако в те давние времена национального чувства еще не существовало. Служили не Родине, а конкретному государю. Хоть Летопись и безжалостна к «Окаянному», но ни разу не упрекает его за то, что он приводил на Русь чужаков. Упорным, предприимчивым, хитрым, властолюбивым Святополк безусловно был. «Национал-предателем» – нет, не был.

Время и место его гибели на самом деле тоже неизвестны. Лишь то, что он бежал куда-то на запад – и вряд ли «в Ляхы», ибо Болеслав должен был относиться к коварному зятю враждебно.

Когда история чего-то точно не знает, она умолкает и дает слово беллетристике.

Когда нохор Ратыбор ушел в лес добыть для своего господина что-нибудь съестное, Талмат с Гилдаром немного посидели подле шалаша – вдруг больной что-нибудь попросит. Рус бормотал невнятное, причитал, постанывал, но ничего не просил. Его укачала, умучила тряска в шубуке, полотняной люльке, натянутой меж двух лошадей. Когда жалостные звуки сменились сонным похрапом, оба бахадура тихонько поднялись и вернулись на поляну, к своим.

Русы не могут ночевать без крова, поэтому Ратыбор построил для своего хана шалаш, да еще под разлапистой елью. Степным же людям нужно небо над головой, без неба тесно, и печенеги встали отдельно, на поляне, в полусотне шагов. Там пылал костер, двое молодых воинов ворошили на углях убогий ужин. Протянули старшим печеные корешки – больше ничего не было. Пить пришлось подогретую воду с травами.

Поев, бахадуры заспорили всё о том же.

– Как хочешь, а только зря мы едем, – сказал Талмат. – Хан Ярыслыв за него даст больше.

Гилдар не согласился:

– Хан Балыслав богаче и щедрее. Надо ехать к нему.

– Да врет Сватыпылк, что тесть его простил! Измену никто не прощает!

– Может, и не простил, – не стал спорить Гилдар. – Но тогда он хорошо заплатит за то, что мы привезем ему изменника. Балыслав толстый, полнокровный, гневливый. Такие люди долго помнят обиды и радуются мести. А еще вот что учти. В прошлом году Балыслав увез из Кыива сто возов с добычей. Он богат. А Ярыслыв должен расплатиться со своими варагами. Они остригут его, как осеннюю овцу. Расплатиться с нами новому хану будет нечем. Он даст мало.

Собеседник вздохнул – возражение было веское. Но пришел в голову новый довод.

– К Балыславу его нужно везти живого, а Сватыпылк в седле сидеть не может. Это недели три ехать. Да обратно, считай, еще две. А Ярыслыву он живой не нужен. Христиане не любят братьев убивать, это у них кырдыз. Можно привезти голову. Повернем назад – налегке, с одной головой в мешке, за два перехода домчим. Да, наверно, получим награду меньше, чем от Балыслава. Зато быстро.

Теперь задумался Гилдар.

Младшие воины в беседу не вмешивались, знали свое место.

– Давай и молодежь спросим, – предложил Талмат. – Иногда зеленая ветка ближе к свету, чем старый сук. Говорите вы, двое.

– Я бы лучше домой вернулся, – сказал первый эсгер. – У меня жена. Соскучился.

Второй поддержал:

– Три недели туда, две недели обратно – ни поесть толком, ни коням волю дать. Тенгри с ней, с большой наградой. Домой хочется.

– Видишь, Гилдар, – повернулся Талмат к товарищу. – Больше никто не хочет к ляхам тащиться. Прикончим его прямо сейчас, отрежем голову, да поедем обратно.

– Да я не против, коли вы заодно. Но до утра все равно с места не тронемся. Дождемся Лабыра, а то он обидится, что без него решили. Он вернется, когда зайдет луна.

– Да Лабыр первый предложил отрезать хану Сватыпылку голову!

– И всё же без Лабыра нехорошо. Он ради нас по темной чаще бродит, а мы без него распорядимся?

На том и порешили: дождаться пятого воина. Он ушел на уханье филина – вдруг удастся добыть ночную птицу, хоть поесть немного мяса. Двое суток гнали без еды, без отдыха, чтобы оторваться от преследования.

Стало тихо. На краю поляны бесшумно качнулись ветви.

Святополк сжал челюсти, чтобы не застучали зубы. Малейший звук мог его выдать, и тогда степные псы не станут ждать захода луны.

Один из законов, которым научила жизнь, был таков: когда ты силен, делай вид, что ты еще сильнее – будут бояться; когда слаб, прикидывайся, что ты еще слабее – утратят бдительность.

После ужасного разгрома на берегах Альты желалось только одного: нестись прочь на полном скаку, чтобы не догнала смерть. Но ум оказался сильней малодушия. Ум сказал: «Люди Ярослава гнаться за тобой не станут, ибо не ведают, в какую сторону ты бежишь. Они не опасны. Опасна печенежская охрана. Стерегись ее». А для этого нужно было, чтобы печенеги не стереглись его – никуда, мол, он от них не денется, ничего им не сделает. И Святополк занемог. Повалился с коня, выбрав место, где трава погуще и помягче. Расслабился телом, слюну на подбородок пустил, правой рукой-правой ногой двигать перестал, закривил рот, будто половина лица не слушается. Верному Ратибору шепнул: так-де надо. Потом, на коротком привале, объяснил.

Ехать в тряске, качаясь меж двух коней, было тяжко. Зато печенеги не шибко приглядывали. В шалаше вон одного, без присмотра, оставили.

Другой закон умного человека: таи знание, в нем – главная сила. Если ведаешь что-то, чего не ведают другие, ты сильнее их.

У отца-отчима личная охрана была из степняков. Владимир (вот кто был истинно умен) доверял чужим больше, чем своим. Вернее так: доверял своим еще меньше, чем чужим. Печенежскую речь Святополк понимал с детства. Но с этими, которых приставил к нему для обережения союзник, хан Хатын, ни разу по-печенежски не заговорил. Чтоб знать, о чем они между собой переговариваются. Сейчас вот подслушал страшное.

Не поверили, значит, что тесть его простил. Сомневаются. Правильно не поверили. Болеслав, кабан свирепый, уходя из Киева, велел передать зятю: наступит день – кожу твою змеиную срежу, на щит натяну, гадина неблагодарная. И срежет, если к нему в лапы попасть.

Замысел был такой: добраться с печенежской охраной до Угорских гор, а потом враз исцелиться и сбежать – к Дунаю. Земли там спокойные, опасаться лихих людей нечего. Цесарь греческий приютит-прикормит, он любит беглых государей привечать, это грекам выгодно.

А потом видно будет.

И вот на́ тебе. Нынче ночью бежать надо. Но куда? Вокруг дикие леса. С одним только Ратибором, в богатом наряде, на хороших конях далеко не уедешь. Любая разбойная ватага сожрет да кости выплюнет. А и на чем ехать? Кони-то на поляне, у печенегов.

Жестоко играла судьба со Святополком, ох жестоко. А он всегда от нее только одного добивался, по рождению положенного. Коли ты явился на свет чадом, какого никогда не бывало – не от одного великого князя, а от двух, это ль не знак особой возвышенности? Никогда он это зазором не считал. Наоборот, залогом величия. Какое чудо чудеснее: родиться от непорочного зачатия, яко Христос, или родиться от двух государей – это еще поглядеть надо.

Ясно, что такому двойному цесаревичу (вот хорошее, правильное слово) по справедливости положено быть из первых первым, над всеми людьми вознесенным. И Святополк всегда знал, что однажды станет первым, судьба сама всё устроит.

Она поначалу и прикидывалась, что поднесет первенство на златом блюде. Он, третий сын, стал вторым, потом первым. Убрала судьба с пути двух старших братьев – Вышеслав свернул себе шею на охоте, Изяслав помер червивой болезнью.

Но то был не дар судьбы, а ее испытание.

Вызвал вдруг Владимир сына к себе в Вышгород. Святополк примчался, думая: вот оно, настало! Хворает старик, хочет перед смертью к престолу подвести, над остальными братьями поставить.