Ослабленный борьбой с захватчиками Владимир Мономах, теперешний владетель Чернигова, был вынужден уйти оттуда. Заодно «Гореславичу» достались соседние Рязань и Муром. На время Олег стал самым сильным из князей, поскольку не враждовал с половцами, «бе бо сам повелел им воевати».

Великий князь Святополк был вынужден заключить унизительный мир с Тугорканом и даже принял в жены дочь «Змеевича» – разительный контраст с русской матримониальной географией времен Ярослава Мудрого.

Однако передышка позволила Святополку и его союзнику Мономаху собрать новое войско. Воспользовавшись тем, что основная орда ушла, они изгнали остатки половцев и после этого взялись за Олега.

Тому пришлось туго. Он потерял Муром и оказался перед угрозой лишиться главного своего владения, Чернигова.

Начался новый виток междоусобной войны. И опять на помощь «Гореславичу» пришли половцы.

Пока русское войско отражало натиск степняков, Олег переместился в Смоленск, а оттуда ударил на Муром, которым теперь владел Изяслав Владимирович, сын Мономаха. «Гореславич» убил его, захватил весь северо-восток Руси и повел наступление на Новгород. Тут военная удача в очередной раз изменила Олегу. Он был разбит и бежал к своим друзьям половцам.

Единственное изображение Олега – на монете – удивительно точно передает характер «Гореславича»

Нет никакого сомнения, что через некоторое время «Гореславич» сызнова навлек бы на Русь беду, но здесь – нечастый в отечественной истории (да и вообще в истории) случай – внезапно возобладал разум.

В 1097 году гений компромисса Владимир Мономах сумел решить затяжной династический конфликт без кровопролития. С этого времени Олег Святославич угомонился, перестал быть для Руси вечным источником злосчастий и потом много лет, до конца жизни, вел себя тихо. Летопись, правда, все равно волнуется за душу князя-злодея: «Его же греха дабы и Бог простил, понеже много хрестьян изгублено бысть».

О том, как и почему «Гореславич» перестал сеять горе, я расскажу в следующей главе, посвященной самому интересному деятелю древнерусской истории Владимиру Мономаху.

Радость распрямляет человека, горе горбит. Пригорюнившись, сгорбившись от гробовой грусти, смирив гордыню, ехал князь горестной юдолью вдоль грязной после ночной грозы речки Горыни на свою Голгофу, испить горькую чашу. А давно ль был на иной горе, превысокой и сияющей, но за грехи свои низринут в геенну горящую, и позади гарь, гром и грохот, впереди – горе.

Еще месяц назад славен и богат был Олег Святославич, сын и внук великих князей, а и сам по себе владыка немалый, держатель червоного Чернигова, златонивной Рязани, медового Мурома, выводивший в поле до десяти тысяч шеломов, сотрясавший кованым топотом всю русскую землю. Но подлый ворог Святополк, что гадюкою вполз на киевский стол, ужалил откуда не ждалось. Не смогши взять верх в честно́м бою, поклонился Тугар-кахану, попросился к нему в зятья, и великий хан окончил войну, бросил верного союзника волкам на терзание. Те накинулись на Олега, одинокого, половцами отринутого, и отобрали всё добытое великими трудами и ратями. Одна осталась надежда – умолить Тугара о помощи, иначе что же? Только гибель. Не простит двоюродный Святополк убитого отца, не простит двоюродный Мономах убитого сына, и все прочие, кого Олег обидел (а многие, ох многие им обижены), тоже не спустят.

Затем и скакал князь, еще недавно черниговский, муромский да рязанский, а ныне безместный, вслед за ушедшей ордой. Хорошо, она, отягощенная многой добычей, двигалась небыстро.

На травянистой равнине, где речка Горынь впадает в Дон, увидел Олег тысячи дымов, меж ними плешивый холм, на холме златое сиянье – каханову ставку.

Подъехав к подножью, спешившись и поднявшись по склону один – дружинников не пропустили, – князь понял, что ханский шатер сшит из парчовых риз, в какие священство обряжается по великим праздникам. Ох грех, ох святотатство!

Вошел – а внутри того хуже. Пол весь застлан святыми хоругвями. Прямо на Олега глядел лик Спасителя, изгибал скорбные брови. Не посмел князь на образ ногами ступить, пал на колени, пополз, приложился к челу Божьего сына устами. Прошептал: «Прости меня, пресвятый Исусе».

И рек с вышины звучный глас, по-половецки:

– Хорошо входишь ко мне, смиренно. Теперь садись. Зачем пожаловал, Олег-опа́?

Князь распрямился.

На помосте, на ворохе соболей восседал половецкий владыка Тугар-кахан, близ него, поджав ноги, несколько данишманов, половецких бояр. Пили из серебряных церковных чаш кобылье пиво, по жидким бородам стекали белые капли.

Раньше-то Тугар звал «Олег-ханом». «Опа» у половцев меньше хана, правит не княжеством-ордой, а всего лишь куренем. Стало горько пуще прежнего.

Великий хан был ликом страшен, во лбу дырка от стрелы, не пробившей кость, в дырку – жуткая жуть – вставлен индейский лал баснословной цены. Два ока, узких, черных, смотрят насмешливо, третье – круглое, кровавое – грозно. Прозвище Тугару было Елан, это по-ихнему Змей.

– Процветания, тучных пастбищ и быстрых коней тебе, о владыка, – произнес Олег обычное приветствие.

Половецкий язык он выучил еще пятнадцать лет назад, когда впервые отправился в степь просить помощи у кривых сабель.

И повел речь укоризненно-осторожную, сто раз обдуманную. Не верой-де и не правдой ли служил я тебе, великий хан? Не я ли посоветовал тебе, когда по Руси ударить, да какою дорогой в тыл зайти? Пошто же покинул ты союзника, пошто бросил на растерзание врагам? Отобрали они у меня все земли, терзают со всех сторон. А и собрал бы я силы ударить по Святополку, так теперь не могу – ведь ты отдал ему свою дочерь. Как стану я биться с зятем великого Тугар-кахана?

До этого места Змей послушал, а тут рассмеялся, рукой махнул.

– Нет, я Святапылк-кахану дочь не отдавал. Это я его отдал дочери. Наши женщины не то, что ваши, русские. Йылдыз мужа взнуздает и в поводу поведет. Как моя старшая жена Эргюль меня всю жизнь на узде водит.

Данишманы тоже засмеялись.

– Твоя Эргюль-кахатун кого хочешь оседлает, верхом поедет, – сказал один.

– У нее галопом поскачешь, – подхватил другой.

Подождав, пока они отвеселятся, Олег скорбно молвил:

– На Святополка меня променял? После всех моих служб? И что ж мне, сгинуть?

Раньше Тугар сажал его подле себя, потчевал, ныне же разговаривал, будто не с князем, а с челядинцем.

– Зачем сгинуть? Ты человек полезный, – сказал Змей. – Хочешь, чтоб враги не посмели тебя убить – тоже женись на половчанке. Пусть на Руси будет побольше княжат нашей крови.

Остальные опять было засмеялись, но поскольку кахан не улыбнулся, стихли – поняли: говорено всерьез.

Понял это и Олег.

– Но я женат, – растерянно молвил он. – Мы не вы, нам только одна жена положена.

Тугар пожал плечами:

– Так прогони ее. А лучше накрой войлоком да придуши. Чай зазорно будет, если твою жену, даже бывшую, кто-то другой топтать будет.

– Я ее люблю, – пролепетал Олег. – Она – свет моей жизни. Мы вместе тринадцать лет!

Он встретил прекрасную Феофанию в Константинополе, при дворе базилевса, и полюбил с первого взгляда. Она была рядом в победах и в поражениях, в бури и в вёдро, в час сладости и в час горести.

– Бог Тенгри дает всякому человеку выбор. Выбирай и ты, – сказал великий хан, прикрыв живые глаза и оставив открытым мертвый. – Хочешь – оставайся с любимой женой, и скоро она станет вдовой. А хочешь – становись вдовцом сам. Сохранишь и жизнь, и княжество. Решай прямо сейчас. Мне на тебя время тратить недосуг.