Но Геннадий с тех пор был суров и неумолим. Демонстративно уткнувшись наутро лицом в подушку. Пока все не разойдутся. В том числе и – она. Краем глаза исподволь наблюдая, как неохотно она следует за своими весёлыми подружками. Делая вид, что тоже улыбается. Даже не попрощавшись!

Именно потому, что у него с тех пор изменилась сама парадигма восприятия. Что проявилось в его жизни в том, что если до того, как начать сдавать кровь, он жил исключительно для того чтобы снимать и ублажать девиц, как и любое животное мужского пола, с которыми он для этого систематически объединялся в шумные ватаги, называя это проявление бессознательного высокопарным словом «дружба», то после того, как он фактически убедился в том, что не только пьянки-гулянки оттягивают сдачу крови, а следовательно и получение средств от её реализации, но и сами гулянки с девицами, даже без пьянок, как объяснил ему врач, делают его кровь всё менее качественной. А следовательно – менее привлекательной. По сравнению с другими, более благоразумными уже донорами.

– Так как на восстановление организма после продолжительных соитий, – без тени улыбки заметил врач, – уходит не только колоссальное количество белка, который необходимо для этого дополнительно покупать, разнообразя свой рацион («опять же – минус», – молча понял Геннадий и внутренне напрягся), но и всех прочих и без того дефицитных в организме микроэлементов. Постоянная нехватка которых постепенно приводит к общему иммунодефициту. Что и проявляется в возникновении различного рода заболеваний. Так как это бьёт прежде всего по тем болезням, которые тот или иной самец унаследовал от своих недалёких предков – бабушек и дедушек, столь же безалаберно разбазаривавших, в своё время, свой потенциал здоровья, делая тебя ещё более болезненным и недалёким, чем они сами. Пойдя их неровной походкой по их стопам. Что животные давно уже преодолели, размножаясь почти исключительно весной, всё остальное время года сохраняя к противоположному полу завидное равнодушие, – вздохнул врач. – В отличии от нас, этих самых глупых представителей животного вида, круглый год пускающих свой организм вразнос! Напрягая своей несдержанностью медицину, которая уже не успевает с ними всеми справляться. Переходя в неумеренность в потреблении вредной пищи и самых, надо заметить, случайных соитий. Не говоря уже о распространении венерических заболеваний! Особенно – в праздничные дни. Которые надо все как один просто взять и запретить! На законодательном уровне!

– Ну, это уж ты хватил! – усмехнулся тогда Геннадий. И пошёл домой. Оставив врача в кабинете, успокаиваясь, кидать шариками из листов исписанной диагнозами бумаги в стоящую у двери корзину.

Но слова врача заставили его, по дороге, глубоко задуматься. Да так, что с тех пор он стал, фактически, избегать девиц. Что и послужило поводом для распространения слухов о том, что он с тех самых пор интересуется ещё и мальчиками. Которых он просто-напросто пытался наставить на путь истинный! И буквально ввинтить им новое – проверенное на медицинском уровне! – мировоззрение.

Продолжая, втайне ото всех, служить донором на благо родины. Подчинив себе своё животное. Для своего же блага.

– Блага в смысле Платона, а не Аристотеля, – загадочно улыбнулся Геннадий.

И Ганеша лишь усмехнулся ему в ответ, уже давно понимая разницу.

К недоумению остальных приятелей. Которые поняли из этого только то, что что-то тут нечисто. Как и любое животное.

Особенно, когда Геннадий показал им свой шальной язычок и, приглушив свет, ровно в десять вечера молча ушел спать. В свой «медвежий угол». Невзирая на остальных.

Оставляя их шумно допивать и расходится. Защёлкнув за собой деревянную дверь на замок с демонстративно скошенным, от обиды, язычком.

Особенно, когда Ганеша однажды перебрал «плодово-выгодной» настойки и уснул за столом прямо в кресле. И на утро боялся, как бы Геннадий этим не посмел воспользовался. Отвергая всё утро наплыв его возбуждённого радушия. Пока Геннадий настаивал на том, чтобы Ганеша всенепременно опохмелился:

– Для твоего же блага!

Пошёл с ним за бутылкой вчерашней настойки и заставил Ганешу выпить. Прямо у магазина. Завернув за угол. И Ганешу чуть не вырвало.

– Я же говорил, что никогда не опохмеляюсь, – с виноватой улыбкой признался Ганеша, еле сдерживая лишь обострившуюся дурноту.

И отказавшись от завтрака, покинул Геннадия. Навсегда.

– Я понимаю, что ты пригласил меня снова в качестве клоуна, но юмор – штука дорогая! – стал жаловаться Ганимед Зевсу на то, что с Милой у него не клеится. Когда Елена пригласила их снова, но уже на пикник к себе на дачу.

– Я-то тут при чём? – не понял Зевс, осматриваясь по сторонам: «Не видят ли девушки?» – Ты хотел усатую? Подкатывай. Хотел переспать с Гитлером? Пожалуйста! Не буду же я разводить её вместо тебя. Тогда она переспит со мной, а не с тобой. Как я смогу заставить её переключиться на тебя? Это слишком интимно. Ты должен её очаровывать, а не изображать из себя клоуна.

– Но как ты это с ними делаешь? – озадачился Ганимед. Мол, бабушка, научи!

– Запомни, тело девушки – это всего лишь вещь среди других вещей. А вещь – понятие динамическое. Вещь проявляет свою сущность лишь в процессе её использования. Только тогда вещь становится явлением, переставая быть «вещью в себе». Небытие вещи не бесполезность («вещь в себе»), но её вред для нас, умаление бытия. Вещь изменяется под воздействием того, каким смыслом ты начинаешь её наделять. То есть твоё отношение к вещи полностью меняет её сущность.

– Ты говоришь о действительности?

– Действительность появляется гораздо позже, – улыбнулся Зевс. Пряча в штаны туалетные принадлежности. – Исходя из опыта взаимодействия с данной вещью. Как результирующая твоих попыток донести до неё твой новый для неё смысл.

– То есть? – не понял Ганимед. О чём именно он говорит. – Вне нашей разумной деятельности все материальные тела бессмысленны? Как нагромождение камней в горах?

– Они, конечно же, обладают некоторой незначительной самобытностью в меру своей самоорганизации, но её хватает лишь для того чтобы бороться с энтропией. Для того чтобы они могли оставаться вещью в себе. Да и то – ненадолго. И чем сложнее материальное тело, тем сложнее ему бороться с саморазрушением. И обширные пустыни и кладбища – яркий тому пример.

– То есть ты говоришь и об одушевлённом теле?

– О любом. Ведь материальная реальность предполагает использование наличных вещей именно как материал. Вне зависимости от того, чем они являлись до того, как ты вступил в игру с ними. Но для того чтобы одушевленное – тобой – тело смогло принять твой смысл как возможность именно своего собственного бытия, ты должен сделать его для неё как можно более привлекательным.

– Её смыслом, – понял Ганимед. Что он о девушках.

– А для этого тебе нужно либо откликнуться на её социальный запрос, либо самому его вначале сформировать. А потом уже и разрешить ситуацию, используя себя как инструмент, помогающий ей решить её новую не-задачу, – вспомнил Зевс, как уже проделывал это с Артемидой. – Второй вариант предпочтительнее, так как он позволит тебе её контролировать, держа её на крючке твоего смысла. Полностью отказываясь от неё всякий раз, как только она будет выходить в своём поведении за рамки твоей концепции. Это как на рыбалке, даёшь слабину, когда рыба сопротивляется, а потом, когда она решает, что всё уже закончилось и расслабляется, снова её тянешь. В неведомые дали!

– До тех пор, пока она не окажется в лодке?

– Лодки не существует. Это заблуждение, приводящее к распаду семей. Брак – это эвтопия. Рыбалка происходит всегда. До тех пор, пока тебе это не надоест.

– Пока ты не смотаешь от неё удочки? – усмехнулся Ганимед.

– И не захочешь посвятить себя чему-то более высшему! – осёк его Зевс. – То есть если ты всё ещё хочешь постоянно удерживать её на крючке, ты должен как можно чаще менять наживку смысла вашего со-присутствия.