– Да нормальная баба! – восхищённо возмущался Дуримар, выслушав в курилке от Ганеши эту «поэзию» в прозе жизни.

– Это зависит от того, что у тебя за нормы. – спокойно отвечал Ганеша. Затушив сигарету.

– Да я бы на твоём месте!… – мечтательно добавлял Каравай. Щепотку соли в беседу.

– Конечно, вы бы все её… будь у вас место – в ложе её сердца. А пока сидите рядом и любуйтесь ею как бы издалека.

– С галёрки?

– Можете даже сесть к ней вплотную. Чтобы она почувствовала себя крайне неуютно и сегодня побыстрее ушла со спектакля.

– Ко мне в каюту?

– Дерзай!

Ведь Ганеше тогда было всего двадцать два, а буфетчице – уже за тридцать. И по всей её пытавшейся быть непринуждённой наружности было видно, что эта бывшая джазовая бэк-вокалистка, которая в молодости, а затем и в самарских ресторанах пользовалась столь бешеной популярностью как исполнитель, если верить её многочисленным «фанатским байкам» о не менее фанатичных байкерах, особенно – после концертов, где она так «отжигала» с подругами – не менее талантливыми певичками из своего музыкального коллектива, что вскружила столько голов своими вокальными данными, меняя микрофон за микрофоном… Уже не более, чем старая беговая лошадь, давно уже проигравшая свой заезд. И потому-то и чувствовавшая себя здесь, у Ганеши в каюте, столь раскованно и свободно, что впереди её уже не ожидало ничего хорошего. Ведь она давно уже выбыла из «Высшей лиги».

Кроме объятий Капитана. Для которого она, увы, согласно нерушимому судовому обычаю, была теперь «походной женой». И, по ходу дела, пыталась завести себе ещё и «походного любовника».

Но Ганеша так и не дал ей тогда. Вытащить себя из рюкзака. И отправиться с ним в поход за счастьем. Тут же сплавив её, по перекату, своему юному другу. Другому молодому матросу, стоявшему за штурвалом судна. Который более подходил ей и по столь же одутловатой комплекции и по тому, что у того из двух ящиков, взятых в море, оставались ещё две или даже три, как выяснилось из дальнейшего разговора, недопитых с Ганешей «на отходе» литровых бутылок водки «Смирнофф». Припрятанных им на день рождения. Куда Ганеша, наконец-то поняв, что она от него так и не отстанет, через пару недель её и пригласил. Просто спросив его:

– У тебя когда днюха?

– Через неделю, а что?

– А то достала уже! Хочешь тёлку? Могу подарить. На днюху!

– Что, опять? – удивился Анри, расплываясь мечтательно в улыбке. Во все стороны, как скинутые за борт самонадувные плотики.

Как и пару месяцев назад в Пусане между летним и зимним рейсами, когда Ганеша «подогнал» Анри, по дружбе, пристававшую к нему в кафе зазывалу с Сахалина. Которая была для Ганеши слишком стара чтобы её хотеть. Ведь той было уже глубоко за тридцать. Даже, слишком глубоко.

Но не для более раскованного матроса, готового повернуть своё судно в любую гавань! Особенно – столь экзотичную, как видавшая виды, но всё ещё симпатичная (а если выпить, то и – красивая!) и умная кореянка с неплохой фигурой (этого у них не отнять, каюсь, даже если ты трезвенник), зазывавшая моряков днём отобедать и слегка расслабиться. А вечером…

Обильно поужинать рядом с ней, потратить (желательно – побольше) денег на спиртное, попеть рядом с этим сияющем золотыми зубами «солнцем» в полукруге твоих друзей караоке. А затем…

Полюбоваться утром роскошным видом из окна её номера!

На глухую стену соседнего отеля. Вспомнив из прочитанного, что это: «Настоящее дерьмо, вам понравится!» Неслышно усмехнуться над этой экономисткой, принять душ, пока она ещё спала. И снова нырнуть в её глубины!

А теперь опять, допив вместе с Анри водку в его в носовой каюте, оставил «молодых» ворковать. И ушел к себе. Подарив этот столь роскошный в открытом море подарок моряку на день рождения! И её два таких воздушных шарика. Со смайликами сосков. Глубоко вздохнув и перекрестившись. Мысленно дав ей пинка под зад, этот уже не менее воздушный от бесконечных абортов шар. Одного взгляда на который хватало… за грудки матросов и уносило теперь одного из них в самые светлые, самые радужные дали.

Где их обоих встречал за барной стойкой из радуги сам Дали, предлагая свои фантастические коктейли из «Сальватора». Опьяняя небесным счастьем!

За что они ещё и после рейса Ганешу от всей души благодарили. И ещё около года всё никак не могли расстаться. Сходив вместе ещё пару самых романтических рейсов в другой организации. Так как обиженный до глубины души на них обоих капитан судна сделал так, что «молодым» пришлось навсегда его покинуть. Его организацию. Души.

И лишь через год её, обливаясь слезами, в том числе и – благодарности, понимая, что Анри не сможет в силу разницы лет и отсутствия у него жилья на ней жениться, потянуло к себе на родину. Домой. К своим фанатам.

О чём они оба уже и не жалели. Почти. Проведя, на прощание, на берегу ещё один самый светлый, самый медовый месяц! И…

Разорвали этот мир надвое. Навсегда.

Певичку Ганеша больше никогда не видел, а вот морячка встречал. Но выглядел тот уже неважно. Напоминая пустую тряпичную куклу, из которой в конце этого представления вместе с рукой нечаянно вытащили сердце.

Да, что-то в ней, в этой певичке, было. Умение превращать даже случайную связь в столь пронзительную песню, что даже после того, как ты понял и окончательно смирился с тем, что для тебя её «концерт» окончен, она ещё долго звучит у тебя в душе. Никак не желая замирать.

Заставляя тебя снова и снова вспоминать её прощальные слова. Поцелуй на перроне. Её скупые слёзы сквозь вымученную улыбку, что нещадно её душили. Заставляя её в ответ на это с той же силой душить тебя, обнимая на прощанье!

«Господи, я и не знал, до чего она некрасива…»2

Елена была чуть ниже Ганеши ростом. Так что когда она одевала красные туфли на шпильках вместе с её любимым красным платьем, то становилась одного с ним роста. Как бы давая понять окружающим, что они буквально созданы друг для друга. И как удивительно пре-красны!

Елене было тогда двадцать один год по местному летоисчислению, а Ганеше – двадцать семь. Именно лето-исчеслению, так как оба они родились летом. И так и продолжали излучать его всю жизнь. Всё пышнее расцветая, с каждым годом, прямо на глазах. Так что продавец продуктового павильона во Владивудстоке, куда они вместе каждый день заходили, чтобы Ганеша мог побаловать Елену свежими фруктами и прочими мелкими вкусняшками, восхищенно глядя на столь совершенно летнюю пару, буквально расцветала на глазах и обслуживала их столь трепетно, словно бы это было для неё честью. Улыбалась им и, вскользь, говорила комплименты. Чтобы им приятнее было найти повод выйти из ближайшего дома, где Ганеша снимал студию, и снова зайти в павильон, покупая продукты и всякую ерунду. И ему было чем порадовать свою красавицу. Ведь Ганеша не так давно пришёл из рейса и мог позволить себе всё, что тут было, скупив за одно посещение весь товар. Продавец своим опытным взглядом это видела по снисходительному выражению его лица, с которым он с недоверчивой улыбкой осматривал её товары. И для того чтобы он купил своей девушке самые лучшие продукты, старалась на все лады. Чуть ли не кланяясь до земли, если бы в это время так вести себя было всё ещё модно. А потому и старалась это показать на общепринятом тогда языке жестов, улыбок и предельно чутких к их запросам взглядов, предлагая им купить самое лучшее, что у ней было. И встречая и провожая их из магазина самыми восторженными взглядами. За пару недель их совместного проживания выработав у себя рефлекс восхищения.

Оставшийся на её лице даже после того, как его Елена отправилась вожатой в детский лагерь с углублённым изучением английского языка. И Ганеша приходил один. Покупая уже не так уж и много товаров, чтобы вызвать у продавца столь роскошное отношение. Словно бы как к зашедшему в её модный и дорогой бутик миллионеру. За новым «Ролексом». И прочими столь же дорогими безделушками. Не зная на что ещё потратить своё богатство. Души. И ей хватало одной его улыбки чтобы вспомнить его и Елену вместе и снова начать ему столь же радушно улыбаться, радуясь от того, что он снова её посетил. И подарил эту радость. За свои столь незначительные уже покупки.