Но увидев, как Зевс и Мила милуются, блуждая по развалинам её Сказок о себе, как о недоступной принцессе, Елена тут же снова распушила свой беличий хвост и стала столь же прекрасной, как была. И Зевс, проникшись её волшебной игрой в белку, обещавшую погрызть его «орешек», оставил Милу и тут же пошел на абордаж.

Но Елена смогла тут же отбить нападение и не дала ему захватить себя в рабство. Отогнав корму (своей ладьи) от него подальше. Как только он ущипнул её за зад. Как простую деревенскую девку на ярмарке, торговавшую своими аппетитными булочками. А не крутую нравом скандинавскую принцессу, которой – для полноты картины – теперь не хватало лишь секиры!

Но Зевс не стал с ней биться, а тут же вернулся к очарованию её подружки.

Ему было всё равно, кто будет являться объектом для нападения его любви. Её низкопробковое положение? Видавшие виды одежды? Голодный, усталый от разочарований взгляд, выпавший в осадок тонкой грусти? Напротив, всё это лишь вспахивало векторное поле активности её любви к нему, подающему надежду погасить в ней все эти сигнальные лампочки. И протягивало пульт управления ею.

– Грязно не то, что в сознание входит. А то, что из этого выходит на поле практики, – улыбнулся он Миле. – В сапогах на босу ногу в поисках обмороженной октябрём несчастья капусты запоздалых выводов. Но стоит лишь вывернуть твою жизненную ситуацию обратно в теорию, как ты, увидев все свои недочеты и исправив их соответствующими выводам поступками, тот час начнёшь жить в Сказке. Если же в тебе недостаточно художественной пластики, открой «мифы и легенды древней Греции» и выработай свою мифологию поведения. Став для себя Зевсом, жестоко карающим тебя за любой проступок, а для других – Гермесом, несущим им благую весть от бога – твоей высшей сущности. Постепенно ты станешь настолько совершенной, что откинешь все эти карнавальные маски, включая и маску бога. Чтобы лицо ни натерло ею, как сандаль – большой палец.

– А второй сандаль дырявый, в нём всегда хорошо! – усмехнулся Ганимед.

– А индейцы почему-то вообще не носят сандалий, – улыбнулась Мила.

– Летом они делают вид, что у них копыта, а к зиме они их отбрасывают. Как условности. И сливаются с божественным, обсуждая это долгими зимними вечерами у костра.

И положил голову ей на ноги. Целуя руки. Чтобы она начала уже гладить ими его по голове, как своего котёнка.

Ему было всё равно, кого из них очаровывать. Лишь бы – как можно быстрее. И приступить к сладкому. В постели.

На что Елена (как демон искушения, потерпевший полное фиаско) тут же испугалась потерять столь нарасхватного кавалера и начала строить ему свои внезапно вновь волшебные (то глубокие, как небесная синь, то – игривые, как морская гладь) глазки. С быстрыми бурунами эмоций, роившимися от спиртного в её глазах.

Зевс удивился этому перепаду настроения и снова охотно поддался на её чары. Переложив голову на её колени.

– То, что ты имеешь и умеешь и является причиной возникновения у тебя обмана зрения.

– Который и не дает тебе видеть дальше собственного носа! – усмехнулся Ганимед, намекая на близорукость Елены.

– Зримое всегда обманчиво. Не подстраивайтесь под других. Мир – вот лучший настройщик. Со-настройтесь с миром. Мир по-прежнему чист и прекрасен, как первобытный девственный лес.

– Мы сами запускаем в него волков, – усмехнулся Ганимед, – чтобы было от кого убегать и на кого охотиться.

– Перестань играть в чужие игры. Это Их игры. Ты – не они. Ты – значит – одна. Они – означает – стадо. Преврати себя в заповедник. Сызнова стань бесёнком и поиграй в блаж. Выколи бесёнку «глаза» предрассудков. Отпусти его в мир. Пусть мир снова станет для тебя полон удивлений и новых открытий!

Но Елена снова к нему внезапно охладела. Зевс, недолго думая, опять переключился на Милу, начав её откровенно обнимать. Форсируя события.

И Мила снова охотно пошла ему на уступки. Тут же поняв, что Елена слишком уж высоко задирает нос и у него с ней ничего уже не получится. Начав прорабатывать у себя в голове их совместную вечером программу. Когда они останутся наедине, и она подарит ему всё самое лучшее, что в ней есть. И Зевс это уже пред-видел: и по её глазам, которые столь выразительно ему сияли; по её улыбке; по рукам, которые стали уже обнимать его в ответ. Безраздельно захватывая Зевса в свою собственность. В ответ на то, что он стал столь же преданно обнимать свой «утешительный приз». По сравнению с Еленой. Надеясь сегодня же вечером им себя утешить. И не раз!

А Ганимед отвел его в сторону, где они попытались найти туалет на пляже, и сказал:

– Зевс, ты уж определись, кто тут твоя, а кто моя. А то ты ластишься то к той, то к этой. Обе они тебе не дадут, уверяю тебя. Так что выбери уже одну из них и оставь мне хотя бы ту, что после тебя останется.

– Тебе? – удивился Зевс, впервые увидев в нём сатира. А не клоуна, которого они пригласили на этот пикник на обочине моря чтобы поразвлечь дам. – Ты же видишь, как Елена себя ведёт: то подпускает к себе, то отбрасывает. К своей подружке. «Не мужчина выбирает женщину, а женщина – мужчину», как сказал какой-то классик. Разве я виноват, что они выбрали меня обе? И сейчас – просто рвут на части. Классик об этом даже не мечтал!

– Да я понял, что Елена тебя выбрала ещё тогда, когда пригласила нас на этот пляж. Позвав меня и подружку только для компании. Так что оставь её подружку в покое, я её утешу.

– Просто, я пришел с морей и сейчас готов запрыгнуть на первую попавшуюся. Как сказал когда-то Есенин, кажется: «Когда наш [перл], как телеграфный столб, топорщится, нам всё равно, кто под нами лежит, актриса или уборщица!» Мощно сказано, не так ли? Серебряный век! Учись!

– Вот ты и оставь серебряную уборщицу мне, а сам займись этой золотой статуэткой. Вручи себе этот «Оскар»! Она тебе больше подходит.

– Ага, то подходит, то опять отходит.

– Да я бы и сам ею занялся, если бы мы не знали друг друга уже сто лет в обед и давно уже не относились друг к другу исключительно как друзья. Ещё с тех пор, пока она жила с Адлером. А ты был, в основном, в морях, так что вы редко виделись и не успели так сдружиться. И теперь у тебя есть все шансы ею овладеть. А у меня – уже нет.

– Ну, хорошо, оставлю тебе уборщицу. Наслаждайся крохами с моего барского стола!

Они вернулись к девушкам и стали вести себя соответствующе выбранной ими мифологии поведения, пытаясь быть героями в их глазах. Настоящими, каковыми они и были на самом деле. Как Творцы. Просто показывая это девушкам, которых пытались очаровать. Проявляя свою высшую сущность. На глазах у всех!

Почему же Ганеша так цеплялся за Елену? Всё просто. Пока он был в рейсе, архангелы послали ему сновидение: фрагмент его будущего.

Ганеша телепортировался в Америку и оглядел себя: он сидел в тёмно-серой рясе у стены многоэтажного здания прямо на тротуаре в Бруклине.

«Да, – понял он, заприметив, что в его длинных волнистых волосах, которые он вынужденно отрастил за время семилетней трансформации в полной изоляции от всего мира, было полно перхоти, – сколько за волосами ни ухаживай, перхоть всё равно будет». Вспомнив, как весь год он тщательно ухаживал за ними, специально моя их каждый день и ополаскивая настойками из трав. И понял, что их снова следует помыть. Так как не был дома уже три дня.

Мимо ходили американцы всеразличных рас, недоверчиво поглядывая на Ганешу: бородатого с длинными спутанными волосами и в непонятной рясе. И презрительно обходили. А одна изящно одетая афро-американка молодого возраста в белой блузе и голубом пиджаке и юбкой средней длины, проходя мимо, пожалела его и кинула несколько смятых купюр, приняв за нищего.

Он дёрнулся, понял всю унижающую его ситуацию, встал и быстро пошёл оттуда. Девушка посмотрела на кинутые ему на мостовую купюры, от которых Ганеша шарахнулся в сторону, но не стала их подбирать и, недоумевая, пошла прочь. Покачав головой. Мол, эти нищие уже совсем зажрались.