Стоит ли упоминать о том, что в ту далёкую эпоху, когда не было автомашин, ты мало куда мог до

браться? Чисто физически. И если и пускался в какие-либо путешествия, то это было чем-то безумно тяжким и нудным, только и ожидая в карете, телеге или омнибусе, трясясь на кочках:

– Ко-гда же о-но у-же за-кон-чит-ся?

И наконец-то даст тебе вздохнуть, встать, отряхнуться от придорожной пыли, грязи навязчивых фантазий о симпатичной соседке, сидевшей напротив тебя в своих кружевных воланах, и нудных размышлений во время глазения в окно о своей нелёгкой доле, заставлявшей тебя всю дорогу покорно опускать глаза.

Под её быстрым взглядом.

Наконец-то прийти в себя, шагнув вслед за ней на улицу, с сожалением оторвать от неё, ускользающей в подворотню, свой восхищённый взгляд, глубоко вздохнув о том, что из-за сопровождавшей её пожилой гувернантки ты так и не решился спросить её новый адрес и наконец-то оглядеться по сторонам.

На убогие одноэтажные дома, живописные лужайки и робкие жидкие стайки пугливо слоняющихся из стороны в сторону деревьев. Бесполезно пытавшихся убежать от настигающего их холодного, пронизывающего осеннего ветра. Обжигая тебе лицо и руки леденящими душу воздушными поцелуями неторопливо приближающейся Снежной Королевы. Со всей своей шумной свитой метелей, молодых порывистых ураганных ветров и ледяных дождей, превращающих всё и вся в сияющие кристаллы чистейшего льда. Заставляя деревья, как пажей, склонять перед Королевой свои сверкающие на солнце стеклярусными доспехами ветви до самой земли. А стволы от такой непривычной для них нагрузки внезапно лопаться от подоспевшего вслед за ней трескучего мороза. Громыхая о покрытую толстой ледяной коростой землю всей своей хрустальной массой.

Заставляя главного героя тут же отводить от этих ёлочных и берёзовых украшений свой суетливый взгляд. И чтобы не растерять остатки тепла из омнибуса, торопливо кутаться в пыльные от изматывающего путешествия одежды.

А читателя – в свой тёплый плед. А то и (внезапно продрогнув, как и главный герой, которому непривычно холодный ветер залетал запазуху и овевал бока) сходить за горячим чаем. Прихватив пирог.

В отличии от главного героя, который был измотан долгим путешествием, смертельно голоден, разбит плохой дорогой, сидением на жёсткой деревянной лавке и, почесывая затёкший зад, не имел возможности даже перекусить. Вынужденный, сглатывая от голода и жажды слюну на ваш пирог и чай, тут же отправится по своим делам. Навязанным ему автором чтобы захватить ваше воображение.

То есть, фактически, был постоянно привязан к одной точке повествования. Что и вынуждало писателей то и дело вдумчиво её описывать, заставляя читателя терпеливо выслушивать разливанные бредни автора, пока тот исступленно наслаждался местными красотами. Глазами проходящего мимо них главного героя, пытаясь подчеркнуть местный колорит. Своим неумением ни передать впечатление, ни впечатлить. Заставляя читателя терять терпение и интерес к роману. Точно также, как сейчас.

И Ганеша, учтя негативный опыт других писателей, за рулём своей машины теперь каждый день осуществлял мечты любого литературного героя предыдущих эпох, меняя одну локацию за другой, наслаждаясь местными красотами со своей красоткой с видовых и заползая на самые-самые вершины местных сопок по разбитым такими же, как и он, энтузиастами грунтовым дорогам. Нещадно шлифуя резину в рытвинах. Чтобы наконец-то заглушить раскалённый двигатель, потрескивавший от возбуждения выхлопной системой, выйти из машины и слегка ошалеть от того, какие шикарные виды с низложенной к твоим ногам панорамой Нахадаки оглушали тебя своим размахом. Уходя в глубокую голубую даль над серебристо-синим морем, испещрённым крошечными корабликами красных, белых, синих, серых и других цветов на этой голубой опушке. И не менее голубыми вершинами стеснительно прятавшихся за спинами друг у друга сопок: «А то ещё подумают, что мы тоже – голубые. Мало ли?» Пока солнце смеялось сверху над их глупостями, согревая их своими лучами и улыбками.

Ведь любая мечта вдохновляет. Поэтому Ганеша был буквально окрылён! Не к месту порхая, как бабочка, от места к месту. Особенно – тем, что Елена-прекрасная, пару минут понаслаждавшись местными видами, тут же кидала в кусты окурок, от всей души наплевав… на окурок, а на правила противопожарной безопасности. И осуществляла прямо в машине на той или иной сопке те его мечты, о которых он в море столь исступлённо мечтал, не смея нарушить обед безбрачия.

И не только он. Осуществляя его мечты «за себя и за того парня». А точнее – за целое стадо парней, что толпились за Ганешей в тесном коридоре желания на судне. Понимая теперь, насколько мучительно тесные на судах коридоры.

Но не будем забегать вперёд, расталкивая локтями предвкушения других моряков, в объятия Афродиты. Речь о ней зайдёт чуть позже. К нему в каюту. Заставив всех других моряков, оставшихся за дверью, строить свои догадки. До гадкой сути их общения и взаимодействия на высокогорном плато похотливых фантазий других членов экипажа, возносивших Ганешу ввысь. До супер-героев! Становившихся у матросов в курилке чуть ли не литературными. Срывая штампы. Отпечатывавшие рты моряков корабельным уставом.

Ведь если Ганеша давал в море обет безбрачия сознательно, то все остальные моряки – бессознательно. Только и мечтая его (хоть с кем-нибудь!) нарушить. И выплеснуть на неё котёл с раскалённым маслом своего бессознательного. Обжигая её своими мечтами. День за днём, ночь за ночью… Пока не остынет масло. Твоей души. Заставляя тебя вдохновляться безобразным до той (даже невообразимой на берегу!) степени, которая от постоянного заключения в замкнутом пространстве судна обостряет твой сенсорный голод так, что не просто сносит в море тебе крышу, но и делает даже безобразное по-настоящему прекрасным! Пока ты не сможешь его хоть с кем-то осуществить. Подозревая, что и Ганеша до сих пор, раздувая ноздри, столь же примитивен, как и они. И только об этом и мечтает. Но уже – не на словах, как остальные матросы, а за закрытой на ключ дверью. И более половины безумно долгого рейса обжигали Ганешу своими роскошными фантазиями, вливая в него раскалённую лаву своих энергий.

Которые он теперь и выплёскивал на Елену. Одну за другой. Заставляя её их воплощать, замирая от их восторга! Именно – их. Как любая богиня, чутко улавливая в нём гулкое отражение их страстей. Впрочем, это и называется «коллективное бессознательное». Заставлявшее Ганешу теперь толкаться в приёмной Елены всем экипажем судна. Принимавшей их по одному. Как капитанша. Выдавая секс, как честно заработанную ими за рейс плату. Чтобы те не пустили её по кругу. Своих бесконечных фантазий, закольцованных в море на одном и том же. Как могло бы показаться. Когда Ганеша вспоминал, о чём именно мечтал в курилке тот или иной моряк. И тут же блистал в объятиях Елены той или иной гранью своего бессознательного. Желания себя реализовать. Во всей красе! Как и любой матрос. Тем более – на берегу!

Слава богу, что Елена не была Видящей и не замечала между ними особой разницы, постоянно считая его (на пальцах) одним и тем же моряком. Ещё более неистовым, чем прежде!

Ведь не очистившись в горниле раскаяния до конца от возможных корректировок своим прошлым-я актуальной для настоящего момента мифологии поведения, Ганеша изжил свою прежнюю (бесовскую) выпечку не до конца. И этот недо-конец торчал из-под тоги его духа, создавая на ней бугры рельефа местности, на которой местечковые войска его бесовской выпечки под командованием Банана ни в какую не желали покидать захваченный плацдарм, яростным скрежетом возражений заглушая голос разума. Тем более что каждый раз, как только Зевс твердо решал для себя бросить уже этот неблагодарный литературный труд, заставлявший его собирать материал в чужих объятиях, Ганеша тут же спрашивал его: «А вдруг, кто-то ещё не знает? Ты должен им помочь. Чтобы они не наступали уже на твои грабли.»