Раньян вытянул перед собой руки с характерными мозолями.

— А я бретер, — с этими словами — Я знаю, как убивать людей разным оружием. И совсем не умею предавать предателей, обманывать лжецов. Я не настолько умен… к сожалению. Поэтому не стану играть вообще.

— Ты ведь понимаешь, что отвергая наше предложение, по умолчанию принимаешь не-наше?

— Я не хочу больше обсуждать, — честно вымолвил Раньян. — Сейчас все, что сохраняет жизнь моему сыну, это его происхождение. Безукоризненная родословная. Пусть так и остается. А дальше поглядим. Все равно ни один план не исполнится так, как видится его создателям. Вы обманете всех, но обманут и вас.

— Что же, — с неподдельной грустью вздохнула дама. — И в этом описание Малиссы тоже было истинно. Видимо, это и есть твой изъян. Сильный, храбрый… однако наивен как дитя и умом не быстр. Точно не передумаешь? Еще есть время принять верное решение.

— Нет.

— Да будет так, — склонила голову незнакомка. — Ты выбрал. И ты пожалеешь об этом.

Звучало как угроза, но, кажется, дама не грозилась, а констатировала факт, будто хлопнула печатью по сургучной кляксе.

Женщина больше не тратила время на разговоры. Свиток исчез как по волшебству, дама встала, накинув капюшон, и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не стукнуть. Раньян поймал долгий, пристальный взгляд телохранителя, который тот бросил сквозь прорези в маске, прежде чем направиться за госпожой. От этого взгляда хотелось тут же выхватить мессер и кинуться догонять. Нельзя оставлять в живых людей, которые так на тебя смотрят. Тем более — оставлять неизвестно где, может быть даже за спиной. Но Раньян удержался от порыва и долго сидел, разминая пальцы, погрузившись в раздумья.

_________________________

Маканые свечи, как следует из названия, делались путем серии обмакиваний фитилей в расплав (с уймой хитростей). Литые — следующая стадия развития технологического процесса, когда воск уже заливался в формы с продетыми фитилями. Справедливости ради, их придумали уже в Новое время, но я решил, что в Ойкумене могли справиться и раньше.

Палач-сутенер это не выдумка, такие встречались, по крайней мере, во Франции. Вообще профессия палача довольно-таки интересная, рекомендую книгу «Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке»

Утром Елена вышла из дома юриста загодя, сделав поправку на любые затруднения, начиная с (а вдруг?) внезапно испортившейся погоды. На груди висела кожаная сумка, изготовленная специально для переноски бумаг, с прочной цепочкой в ремне, так что срезать ее не представлялось возможным. Внутри лежало заполненное, однако, еще не подписанное письмо с отказом от претензий в случае гибели пациента. Его составил сам Ульпиан, которого идея заинтересовала, он долго выспрашивал, где рыжая подхватила такую задумку, но Елена делала большие искренние глаза и ссылалась на мгновенное озарение. В итоге юрист до утра листал свои кодексы, исчеркав уйму драгоценной бумаги.

Взять в руки исторический документ, почувствовать себя причастной к рождению новой отрасли права было приятно… Если не думать о том, что Ульпиана больше самого письма интересует перспектива судебного разбирательства с его участием. Насколько получится убедить суд в годности волеизъявления, совершенного до наступления последствий? Хороший вопрос, ответ на который лекарка надеялась не узнать никогда.

Спину же отягощал «вьетнамский сундучок», обновленный и пополненный свежими расходниками, включая настоящий спирт. Когда женщина попала «сюда», так называемая «мертвая вода» употреблялась редко и мало где, а зачастую под ней вообще понималось крепленое вино. Создавалось впечатление, что буквально за два года спиртовая перегонка разошлась по всему континенту. Елена никак не могла решить, гордиться ли ей этим достижением или наоборот, стыдиться, потому что использовали «воду» в основном отнюдь не для медицины. К тому же оставалась нешуточная вероятность, что женщина просто чего-то не поняла или сделала неправильные выводы, приписав себе незаслуженное.

Что забавно — медицинский сундучок был, пожалуй, единственной вещью, которая прошла с Еленой почти все ее злоключения, от Пустошей до Пайта. Прочее обреталось и терялось, включая дорогое оружие, а походная аптечка с хирургическим инструментарием оставалась при хозяйке.

Она отпросилась у мэтра на весь день, Ульпиан обошелся без вопросов и укоров, очевидно юрист подумал, что укрепление добрых отношений с Дан-Шином стоят дня без лучшего писца. Елена струсила и не решилась сказать, что в будущем намерена отпроситься на бОльший срок, пару дней самое меньшее. Всему свое время. Вдруг комиссар помрет под скальпелем, тогда и ехать никуда не придется… Хотя кого она обманывает? Придется. И полусотни монет хватит, чтобы выполнить кое-какие добровольно принятые обязательства.

Итак, Елена вышла из дома… точнее вознамерилась. И накатанная процедура открывания дверей дала сбой, причем дважды. Во-первых, по улице суматошно бегал народ, как на празднике, только никакой праздник на сегодня, вроде бы, не приходился. Однако энтузиазм и оживление вполне наличествовали. Больше всего горожане сейчас напоминали родственников, которым сообщили, что умер богатый дядюшка. Покойного жаль, однако наследство, имущество… В славном городе явно что-то случилось (опять), но что именно — оставалось неясным. Во-вторых, Елену ждали.

После того как уличный ажиотаж немного спал, Елена осторожно вышла, дождалась, пока за спиной лязгнет засов и только после этого шагнула к противоположной стороне улицы, туда, где прислонилась к соседнему дому Гамилла. «Госпожа стрел» казалась смурной и даже печальной. Она все также носила сломанный кинжал, добавила к нему еще короткий тесак, но арбалета Елена не заметила.

— С добрым утром, — лекарка сначала поздоровалась, затем посмотрела на кусочек неба между крышами, сощурилась и подумала, что перебрала насчет «утра».

— День добрый, — ответила Гамилла с той же печалью.

— Ко мне? — уточнила Елена.

— Ну… да.

— Ох, — огорчилась лекарка. — Только у меня дело. Иду лечить. Буду ногу резать.

— Ну да… — Гамилла совсем расстроилась. — Тогда в другой день, наверное…

— Слушай, — Елена взяла ее под руку, лекарка была искренне рада встретить спутницу, с которой толком не виделись уже пару месяцев. — А ты спешишь? Если не торопишься, можешь меня подождать.

— Наверное, — задумалась приободренная арбалетчица. — У моей бестолковки песни только после заката.

Елена пару мгновений силилась понять, кого имеет в виду Гамилла, затем сообразила, что «бестолковка» это, надо полагать, юный менестрель.

— Ну, я, надеюсь, так долго не задержусь, — улыбнулась рыжеволосая. — Идем?

— Идем, — с облегчением согласилась Гамилла.

Арбалетчица как обычно разговорчивостью не отличалась, но Елена поняла, что спутницу гнетут мрачные мысли, которыми та не прочь поделиться. Или наоборот, хотела бы выслушать… О, черт! Она же давным-давно обещала сказать арбалетчице что-то важное и совсем забыла! Лекарка с большим трудом удержалась от ругани прямо посреди улицы. Хотя, даже разразись она самой площадной бранью, вряд ли это кого-то удивило бы. Горожане все так же энергично бузили, выражая разные степени довольства, озабоченности, а кое-кто и откровенной злобы.

— Все ярмарки провинции перенесли в Пайт, — отозвалась «госпожа», думая о своем. — «Деревянным» фуэром.

— Что? Ярмарки? — не поняла Елена.

Судя по короткому пояснению Гамиллы, которая не особо вникала в суть, администрация Пайт-Сокхайлхейя объявила, что летние и — главное! — осенняя ярмарка будут проводиться только в столице. Причем объявила серьезно, настолько, что указ об этом был «деревянным», как церковный устав, то есть вырезался на досках, кои устанавливались в местах общей доступности, дабы каждый мог лично ознакомиться.