Лекарка-писец снова опустила подбородок, пряча лицо, сравнявшееся алым цветом с барнаковской физиономией. Елене казалось, что на нее теперь исподтишка глазеют абсолютно все кругом, а в голове с удивительной яркостью зароились воспоминания о том, как на рассвете, после «лунного танца» женщина проснулась. Проснулась и долго не могла понять, отчего лежит на хорошей кровати в богато обставленном шатре, левое плечо отдавливает что-то теплое и сопящее… А перед глазами вызывающе свисает с поперечной балки размотанная лента местных «трусов» из тончайшего батиста, да еще с кружевами, и плюс к ней гербовая повязка на руку, которую она, то есть Елена, уже видела на руке дамы в сопровождении служанки и домашнего поросенка. При этом из головы напрочь вылетело все, что случилось между завершением лунного испытания и настоящей минутой. Осталось лишь комплексное ощущение тянущей все тело, но благотворной усталости, а также какая-то общая аура «властная госпожа пребывает в некотором похмелье», скорее приятная, нежели наоборот.

Да, интересное тогда выдалось утро…

Елена шмыгнула носом и закашлялась, надеясь, что общую пунцовость припишут напряжению от прочистки горла. Судя по косому взгляду Ульпиана и добродушной ухмылке меж пышных бакенбард, старого правоведа обмануть не удалось. Елена посмотрела в другую сторону и поняла, что с Алонсо фокус тоже не удался. А еще она вдруг поняла, что у рыцаря, кажется, проблемы с зубами и уже начала формироваться «стариковская челюсть». Надо полагать, отсюда столько внимания жиденькой бородке (скрыть уплощающуюся нижнюю челюсть), а также манера говорить медленно и отчетливо (маскировка проблем с дикцией).

Солнце перевалило за полдень, славный город Пайт-Сокхайлхей вот-вот должен был явить себя путникам. Окружающий пейзаж становился все менее сельским, превращаясь в настоящий пригород, кипящий жизнью. Глядя на все это Елена припомнила, что население королевской столицы насчитывало — если перевести «очаги» в людей — более пятидесяти тысяч голов. В десять раз меньше Мильвесса, однако, не стоило забывать, что на материке город в пять-шесть тысяч жителей уже считался очень крупным, так что Пайт — настоящий мегаполис, один из пяти крупнейших городов мира.

Сытые и отдохнувшие лошади ступали бодро, и компания обогнала группу мужиков, по виду артельщиков, что идут на зимний промысел пока «спит» зимне-весенняя пашня. Елене мужики показались знакомыми, сделав мысленное усилие, женщина их вспомнила — точно, те самые «пряничники», которые шли через город кирпичников и горшечников. Вот, что значит идти пешими, но без задержек и в хорошем темпе.

Артельщики распевали скабрезную и веселую песню, отбивая ритм посохами, а также ложками-кастаньетами, наиболее простым и дешевым музыкальным инструментом. Настроение у мужиков явно было крайне оптимистичным.

Только сейчас Елена обратила внимание, что в пригородной застройке действительно идет оживленная торговля пряниками, надо полагать, отсюда проистекал энтузиазм артельщиков. Только выглядел процесс как-то странно. Пряники (кстати, на вид очень дешевые и неряшливо сделанные) покупались несоразмерно дорого, за полновесное, необрезанное серебро — настоящие монеты, в крайнем случае, половинки. Но, что самое удивительное — никто их не ел. Покупатели торопливо забирали черствые, захватанные множеством грязных пальцев комки, затем утаскивали куда-то в подворотни или приземистые избы, явно питейные. Один раз Елена заметила, как странный любитель сладкого обменял пряник на оловянную чарку, в которой плескалась отнюдь не вода. Все это было загадочно, однако женщина решила выяснить подноготную непонятной торговли позже, в более подходящий момент.

Пока Елена гадала, в чем смысл обмена пряников на водку, артельщики зацепились языками с пожилой нищенкой, сидевшей на обочине. Тетка выглядела как человек, хорошо и давно знающий, что такое настоящая бедность. При взгляде на нее Елена вспомнила советский фильм про мамашу Кураж, которую однажды по недосмотру Деда глянула одним глазом (за это потом самый старый и самый молодой члены семейства получили крепкий нагоняй). Тетка бросила артельщикам злое словцо насчет того, что раз не последовали они заповедям Пантократора о милости к падшим, то не будет жадинам в городе удачи, расколют они свои печати да вернутся по деревням лишь соленый камень лизнув. Надо полагать, так выглядела местная версия оборота «не солоно хлебавши». Мужики собрались, было, побить нищенку, а Елена провела рукой по кошелю, вспоминая, какие там деньги, найдется ли монетка не слишком большая, но и не самая скверная. Больно уж тоскливо и жалко выглядела несчастная у обочины, скорчившаяся на драной тряпке вместо половичка или войлока. Но староста пряничной артели удержал горячих спутников и пообещал напустить на ведьму церковников, чтобы та больше темным сглазом не промышляла. Тетка же, проводив артель недобрым взглядом, подняла к небу искривленную возрастом и артритом руку с поломанными ногтями черного цвета, словно когти у настоящей ведьмы и прокаркала в спины мужикам:

— Ступайте, ступайте, путнички перехожие, сытые да счастливые! Руки у вас крепкие, ножи острые, топоры крепкие, сами себе мастера на загляденье!

Артельщики начали переглядываться, потому что дифирамб старухи как-то не вязался с выданным ранее проклятием. А нищенка закашлялась и договорила, причем из-за кашля ее голос звучал, как перхающее завывание из самых глубин ада:

— Да только где ж вы муки возьмете для сладкого дела своего, а, мастера пригоженькие да удаленькие?! На чем денежку зашибете, с какого профиту гостинцев для женок и деток закупите?

Кашель окончательно сожрал ее невнятные слова, тетка захрипела, и Елена оторопело сообразила, что нищенка смеется, жутко, страшно, как туберкулезник при смерти. Намерение дать денежку развеялось будто дым. Веселье артельщиков обрезало, как ножом. Мужики враз посмурнели, затопали дальше, не оглядываясь, в молчании, сутулясь, как люди, навьюченные тяжкой ношей.

Безумно смеющаяся карга осталась далеко за лошадиным хвостом, а Елена все еще чувствовала себя неуютно, морозко. Что-то жуткое, могильное было в рядовой, казалось бы, сценке. А тем временем долгий путь близился к завершению.

В следующие полчаса или около того мэтр Ульпиан энергично и вдохновенно читал компании лекцию относительно новейшей истории королевской столицы. Правовед, судя по всему, на что-то решился, окончательно и бесповоротно, к нему вернулись бодрость, сосредоточенность, а также склонность к высокоумным речам. Всем было интересно, куда занесла нелегкая и чего следует ждать в будущем, так что мэтр нашел благодарных и внимательных слушателей, а Елена опять с тревогой подумала, а не меняет ли она серо-черное на черно-серое? Лекарка, разумеется, знала, что дела в Пайт-Сокхайлхейе давно уже «горячи» и вообще там все непросто. Однако после жизни в Мильвессе ей казалось, что удивляться больше нечему. Ну не может же региональная столица быть опаснее и жестче центра мира с полумиллионным населением, не так ли?

Оказалось, еще как может.

Если верить пространному описанию Ульпиана, город Пайт-Сокхайлхей был построен очень давно и практически стерт с лица земли после Катаклизма. Но экономическую географию не обманешь — если имеется некое место, удобное для транзита и торговли, то хоть солью засыпь, все равно там самозаведутся склады и бараки, а затем и стены поднимутся. Чему, кстати, был наглядным примером не раз упомянутый Малэрсид, катастрофически обделенный природой, но имеющий удобную гавань, что перевешивало любые недостатки. Поэтому разрушенный город восстал из праха за считанные десятилетия, хотя и отстраивался практически на груде щебня.

Новый Пайт без малого столетие принадлежал королевской семье как личное владение. Денег через поселение шло много, также восстановилось несколько уникальных промыслов, например добыча глубоководных речных моллюсков — сырья для краски, дороже которой был лишь «императорский пурпур». Город богател и потихоньку, шаг за шагом, в нем сформировалась коммуна с бюргерами, партиями, цехами, старейшинами, администрациями-юдикатами, а также избираемыми управителями-деканами, которые рулили городскими делами через Большой Совет. Еще спустя век Пайт обогатился настолько, что начал понемногу выкупаться из королевского владения. Насколько поняла Елена, процесс был общемировой, начался давным-давно и длился по сию пору. Общая схема везде была единой: депутация лучших людей города посещает феодала и вежливо предлагает продать городу как самостоятельному субъекту некую привилегию (или наоборот, освободить от какой-либо обязанности). За единоразовую выплату. Но очень дорого. Феодал гневается, прогоняет наглецов… а затем начинает мучительно думать и сомневаться. С одной стороны здравый смысл подсказывает, что стабильный доход — это хорошо, это надежно. С другой — войны, долги, подарки, представительские мероприятия, безумно дорогой ремонт крепостей и замков, приданое, взятки, суды, опять взятки… казна, разумеется, как обычно пуста. Долги, долги, долги… Так, шаг за шагом стороны переходили к торгу, если не в этом поколении, так в следующем, коммуны могли позволить себе роскошь ожидания. Все это, безусловно, сопровождалось эксцессами, обманом, взаимными интригами, убийствами частными и массовыми, разорванными соглашениями, предательствами эт цетера, эт цетера. Но в главном события шли по достаточно прямому и предопределенному руслу.