— Он прав, — внезапно поддержал коллегу рыцарь. — Это вопрос не доказательств, а задачи. Скажите в точности, что вам нужно, избавьте нас от разночтений и простора для ошибок. Вы не военный человек, вы не знаете, что на войне любой приказ, который можно истолковать неверно, обязательно будет истолкован неверно.

— Мы дали слово, принесли клятву и выполним ее, — добавил комит. — Но мы должны получить твердое указание.

Мгновение казалось, что Биэль сейчас воспламенится от ярости, но маркиза успокоилась так же внезапно и быстро, как разозлилась.

— Хорошо. Это справедливо, — согласилась она. — Берите всех, кого навербовали. Не ждите тех, кто отлучился. Мой колдун откроет переход к воротам резиденции. Прорвитесь в покои, убейте Артиго Пиэвиелльэ. Любой ценой. Кто бы ни встал у вас на пути.

— Голова? — уточнил Алонсо.

— Крайне желательно, — кивнула Биэль. — Но если не получится, мне хватит вашего слова, что дело сделано.

— Будет исполнено, — склонил голову кавалер. Дан-Шин завозился, обеими руками снимая покалеченную ногу с табурета. Если воины думали что-то нехорошее про магический переход, они оставили это при себе.

В комнате потянуло горелым — хлеб потихоньку превращался в угли.

— Ваша Светлость, — негромко спросил Барнак. — Дозвольте вопрос.

— Дозволяю.

— Ваш человек, тот, что мастер мечевого боя. На его помощь можно рассчитывать?

Красивое и бледное лицо маркизы перекосила судорога злобного разочарования. Однако женщина ответила почти спокойно и почти без эмоций:

— Он предал мое доверие.

— Убить его тоже? — деловито уточнил Дан-Шин.

— Нет, если не будет особой необходимости. Мы сочтемся позже и так, чтобы он пожалел о своем проступке. Пожалел со всей искренностью и очень, очень долго.

Рыцарь и комит обменялись многозначительными взглядами, но промолчали. Теперь каждая минута была дороже золота.

Ночь опускалась на славный город Пайт-Сокхайлхей, столицу великой тетрархии юго-запада, и была та ночь полна тревоги, а также скрежета окровавленной стали. Ее подсвечивали огни разгоравшихся пожаров, а крики умиравших возносились к небу наравне со звоном колоколов. Шла ночь разрушения и смерти, трагедий и беззакония, Ночь Печали, как ее назвали позже.

Раньян привалился к перилам галереи, чувствуя, что сейчас упадет, но устоял. Позади остались трупы, перед ним оскалилась щепками выбитая дверь. Дальше открывались «бархатные покои». Одежда липла к телу как после теплого дождя, но сукно пропитала отнюдь не вода.

Он дошел, превзойдя самого Жнеца, но рассказать о великом достижении, увы, было некому.

Длинный коридор тянулся через все здание. По левую руку шла череда окон в глубоких нишах с портьерами, оборудованных специально ради приватности, по правую — запертые двери, десятка два, может и больше. С первого взгляда стало ясно, почему телохранитель назвал покои «бархатными» — дорогое дерево с изысканной резьбой по-мещански скрывалось под занавесями, гобеленами и обоями, все из тяжелого разрезного бархата с глянцевым отливом. Превалировали красный, зеленый и малиновый цвета. Здесь разило огромными деньгами вкупе с потрясающим отсутствием чувства меры и вкуса. А еще пахло недавно пролитой кровью — с десяток покойников лежали на полу, очевидно, их оставили те, кто выбил дверь с галереи.

У одной из комнат, что располагалась примерно в середине коридора и этажа, толпилась небольшая группа, человек пять-шесть. Там глухо трещало дерево, и звучали краткие приказы — вооруженные налетчики старались выбить крепкий, окованный медью дуб подручными средствами. В целом преуспевали, но медленно. Надо полагать, дверь была укреплена так же как тайный ход в комнате с мертвым королем. Раньяну показалось, что он узнает предводителя, но глаза подводили, все расплывалось в неярком свете.

За окнами гремело и лязгало, там, на площади меж домов (или внутреннем дворе, тут как посмотреть), шел настоящий бой. Судя по крикам и вою раненых, сражались без дураков, насмерть. Следовало бы глянуть, кто кого, но Раньян и так буквально полз по стеночке, от двери к двери, перейти на другую сторону коридора было слишком трудно. Словно в ответ на невысказанный вопрос, со двора загудел гнусавый рог — типично горская вещь, вошедшая в легенды своей неблагозвучностью. Что ж, одна из сторон конфликта определилась — королевская гвардия или часть ее.

Раньян прикусил язык, сильно, до боли и крови. Помогло, пусть и слабенько, он сделал еще несколько шагов, неверных, шатких, однако, почти не держась за стены. Приблизился к деловитым разрушителям. Тут его, наконец, заметили.

— А, ты, — узнал Дан-Шин, поворачиваясь к новому лицу. — Так я и думал, что еще встретимся.

Раньян хотел сказать что-нибудь язвительное, этакое, но пересохшая глотка лишь забавно сипела. Выставлять себя на посмешище глупо, даже с учетом того, что вряд ли кто-нибудь сложит балладу о встрече бретера и комита. Поэтому он продолжил упрямо и молча брести к цели, сжимая саблю. С некоторым опозданием Раньян подумал, что нынче для него этот клинок слишком тяжел, надо было прихватить меч полегче у какого-нибудь телохранителя. Но что уж теперь… Он стиснул зубы и сделал еще пару шажков, закусив губу.

— Продолжайте, — бросил комит исполнителям, которые выбивали дверь молотами со свинцовыми головками, типичным оружием городского ополчения. Молотобойцами руководила высокая фигура со щитом и шестопером, кажется, это был воспитанник Кеханы — Барнак Гигехайм.

Раньян упорно волочился, преодолев больше половины пути, навстречу собственной гибели.

— До тебя мне дела, в общем, нет, — сообщил Дан-Шин. — На твой счет приказ не давали. Так что разворачивайся и ползи куда хочешь. Рыжей скажи, теперь мы выровняли долги окончательно.

От двери отлетали крупные щепки, свинец глухо чавкал, при таком темпе работы преграде оставалось держаться не больше минуты. Изнутри донесся громкий визг, Раньян вздрогнул, пошатнулся и только затем понял, что крик женский. Должно быть, служанка или фрейлина зовет на помощь. Пришлось опереться на саблю, чтобы не упасть, бретер упрямо шагнул, используя оружие как трость.

— Не нужно, — покачал головой Дан-Шин, отдавая должное упорству противника. — Ты проиграл. Мальчишку не спасти.

Аккомпанируя его словам, дверь треснула особенно громко, женский вопль повторился, тоже на октаву выше. Раньян все же споткнулся о труп, упал на колени, выпустив оружие. Зашарил вслепую.

— Ну, как знаешь, — едва ли не с печалью выдохнул Дан-Шин и двинулся к израненному бретеру.

Теперь стало видно, что ходит комит с большим трудом. Прооперированная нога была заключена в конструкцию из дощечек и тонких железных прутьев, так что пациент не шагал, а скорее шатко хромал, как на деревянной ноге, однако довольно быстро и ловко. На плече Дан-Шин нес излюбленный двуручный меч с волнистым лезвием.

Раньян нащупал саблю и встал, опять используя ее как опору. С невероятным трудом поднял оружие, надеясь, что удастся нанести хотя бы один удар. Хромой комит не производил впечатления опасного противника, однако в нынешнем состоянии бретер сумел бы убить разве что мышь. Потеря крови — такая вещь, что волей превозмогать ее невозможно. Бесполезно приказывать членам, если силы закончились, и жизнь вытекает из тела.

— Дурак, — приговорил Дан-Шин, снимая с плеча длинный меч и примеряясь, как лучше ударить. — Ну, и зачем это все?

— Тебе… не понять, — выдохнул бретер.

— Не понять, так не понять, — согласился комит и с видимой неохотой занес оружие. В следующее мгновение лицо Дан-Шина изменилось, он криво шагнул назад, скорее даже отшатнулся, закрываясь мечом. Что-то небольшое пронеслось над головой Раньяна, звучно прозвенело, натолкнувшись на защиту комита. Дан-Шин отступил еще на шаг, уставившись на что-то за спиной бретера с хмурым недоверием.