Так, теперь одно из двух, отчетливо и ясно, едва ли не по складам подумала лекарка-самоучка. Одно из двух... Или беременной девочке полегчало, или нет, по любой причине. Если нет, можно лишь процитировать ремарку Гамиллы насчет хлева и рассчитывать на колдунство Пантина, черти бы взяли неуловимого фехтмейстера, куда он снова запропастился?!. Елена хорошо понимала, что прорываться с боем из чужого города — занятие бесполезное, даже если Раньян впишется (что вряд ли, зачем ему это?).

Пауза неприятно затягивалась. Сержант неуверенно смотрел то на гостей, то на господина. Раньян с кажущейся расслабленностью откинулся на заднюю луку седла, приняв идеальную позицию, чтобы в одно движение перекинуть ногу и спрыгнуть на землю, выхватывая мессер из ножен. Марьядек тяжело вздохнул, понимая инстинктом браконьера и выживальщика, что началась пока неясная, однако нездоровая байда. Гаваль растерянно оглянулся на телохранительницу, Гамилла, в свою очередь, посмотрела на Елену с отчетливыми выражением «довыеживалась?»

— Добро пожаловать, — мрачно повторил его милость Теобальд аусф Лекюйе-Аргрефф, достопочтенный барон и гастальд. Скривился и добавил, обращаясь теперь уже персонально к Елене. — Ступай за мной.

Да, кажется, тут мы не заскучаем, еще раз подумала Елена, спешиваясь и передавая поводья баронскому прислужнику. Гостей не приказали бить сразу, никто не кричал «стража!» или «судейские!», но это пока ни о чем не говорило. Не далее чем позавчера Елена писала под диктовку протест на дело о частном содержании некой дамы в личной темнице некоего церковного деятеля, каковое содержание представляло собой отъявленный произвол, однако тянулось уже пятый месяц, пока бандитствующий храм грабил владения дамы.

Ноги казались ватными, руки чуть подрагивали, хотя страха как такового женщина и не испытывала, скорее так выражалось сильнейшее нервное возбуждение, идущее сразу по нескольким направлениям, от готовности к любым неприятностям до живого интереса — что в итоге получилось из медицинских рекомендаций баронам?

Не заскучаем…

Она одернула полы теплой куртки, незаметно поправила плащ так, чтобы его можно было с легкостью, в два движения, скинуть на правую руку вместо щита. Нож в чехле, как верный боец, с готовностью прильнул к бедру, как бы нашептывая: «я здесь, я готов». Глядя в спину Теобальда под велюровым кафтаном, Елена шагнула на первую ступень.

Часть II

Базар житейской суеты

Глава 10

Пастыри говорили, что Пантократор в милости Своей чередует невзгоды и дары, чтобы каждый из людей ощутил тяжесть Его гнева, но и силу Его любви. Дабы мог укрепиться в истинной вере и шире раскрыть в душе своей калитку, ведущую к посмертному блаженству. Поэтому весна второго (или все еще первого, как посмотреть) года правления императора Оттовио, который до сих пор не был коронован и не получил достойного прозвания, выдалась удивительно мягкая, теплая. Настолько, что пошли даже слухи, дескать, можно будет перебедовать кое-как на оставшихся посадках. Зерно, конечно, взойдет скудно, зато каждое, пребывая в тепле и умеренной влаге, метнет из земли пять-шесть колосьев, а в «золотом поясе» и до десятка может дойти. Огороды опять же, репа с капустой, желуди да каштаны. Роскошествовать не придется, бедняки, вестимо, будут умирать во множестве, как издавна случается, но самое страшное — Великий Голод — минует всех нас, дьяволу на посрамление. И еще лет двадцать можно будет жить спокойно, ведь каждый знает — такое бедствие, чтобы накрывало свет на восемь сторон, от края до края земли, происходит не чаще раза в поколение, а то и реже.

Да… если до осенней жатвы обойдется без новых напастей, считай, Бог смилостивился, взял малой ценой за безмерные прегрешения людские. Поэтому церкви да храмы полнились страждущими, покаянные процессии заполняли тракты, а люди в тот год молились неистово, как над кроваткой больного первенца. Погромы двоебожников умножились и отличались особой жестокостью, а церковная казна обогащалась прямо-таки невероятным образом. Ведь каждый, кому слышался за спиной шорох костей Господина Голода, старался пожертвовать хоть старую, истончившуюся, но все же настоящего серебра монетку, надеясь, что молитва и деньга окажутся в глазах Господних повесомее, нежели одна лишь молитва.

Да, странная выдалась в этом году весна, и многое в ней случилось. А в последний день, когда с моря пришло безветрие, и Мильвесс утонул в мареве влажной духоты, состоялся один прелюбопытный разговор. Немногие узнали о нем, а узнав — похоронили в памяти как можно глубже, так что не осталось об этом событии ни единой записи, даже крохотной пометки в календаре или бухгалтерской книге.

А жаль. Впрочем, так бывает, ведь подлинно значимые, исторически важные события не любят суету и внимания.

— Восхитительный вид, — сказала Кааппе Фийамон, по-мужски заложив руки за спину и глядя в окно. Подумала пару мгновений и повторила чуть более развернуто. — Я даже испытываю некоторую зависть.

— Благодарю, — с дипломатичной нейтральностью прокомментировала Биэль. — Похвала столь искушенного знатока ценна вдвойне.

Приемная маркизы находилась на верхних этажах Дворца и занимала бывшую оранжерею. Здесь было очень просторно, очень светло, потому что громадное окно, скорее даже застекленная стена открывала панораму на половину круга. Отсюда можно было полюбоваться роскошным видом города и моря, увидеть мрачный шестиугольник Прибрежной крепости, а также насыпной мыс, длинным языком уходящий в воду на севере, и кусочек большой верфи с южной стороны. Также вид показывал, что торговля кипит, разноцветные паруса множатся, обещая прибыток негоциантам и подати в казну.

Сама Биэль, впрочем, любованием пренебрегла, маркиза сидела за широким столом, который отличался прямо-таки девственной чистотой. Ни кувшина, ни подсвечника, ни даже свинцового карандаша с обрывком бумаги.

— Я бы сделала этот зал своим кабинетом, — по-прежнему не оборачиваясь, сообщила Кааппе. — И в перерывах между занятиями отдыхала бы от тяжких, праведных забот, созерцая прелесть моря.

— Предпочитаю не смешивать работу и… созерцание, — Биэль улыбнулась в спину собеседницы, зная, что та не видит, но прекрасно считывает улыбку по тону.

— Достойный выбор, — едва заметно склонила голову Кааппе и повернулась к столу, чтобы сесть по примеру хозяйки на простое, хотя и очень изящно сделанное кресло-карл.

— Как бы мне хотелось увидеть ваш настоящий кабинет, — улыбнулась гостья, внимательно глядя на Биэль немигающим взором. Маркиза отметила, что замечание Курцио было верным и точным, с одной стороны глаза дочери Фийамон действительно походили на змеиные, только с круглыми зрачками. С другой же, если присмотреться и подумать, ассоциация шла дальше, к образу искуснейшей работы ювелира и самому твердому камню. В глазницы Кааппе будто вставили полированные шарики, идеально копирующие глаза человека, но таковыми не являющиеся.

— Увы, боюсь, это невозможно, — опечалилась маркиза. — По длинному списку причин.

Две очень красивые, невероятно умные и смертельно опасные женщины обаятельно улыбнулись друг другу. Кааппе походила на свой парадный портрет, будто минуту назад сошла из-под кисти художника. Черно-фиолетовое платье с пелериной казалось бесформенным, почти как балахон островных матрон, широкий воронкообразный воротник прятал длинную, изящную шею, а симметричная прическа без хитро скрученных локонов заставила бы поджать губы любую дворцовую модницу. Биэль не поджала, потому что маркиза хорошо знала, сколько стоит материя — шестинитевый аксамит — и работа портных, а также, что столь утонченно-безыскусную прическу может сделать едва ли пяток столичных мастеров.

Фийамон разглядывала хозяйку зала с неприкрытым любопытством и внимательностью счетовода, который ищет ошибку и обман в каждой цифре пухлого тома. Именно этого Биэль ждала и оделась в расчете на подобное внимание, а также неизбежное сравнение. Высокую фигуру маркизы облегало в меру свободное, однако далекое от пышности темно-зеленое платье (которое менее взыскательный зритель назвал бы «болотным»), со светло-желтыми аппликациями на тему родовой символики, а также пелериной, похожей на шаперон с обрезанным капюшоном и зубчатыми краями. В таком платье запросто могла бы появиться на людях купеческая или цеховая жена — если бы у нее нашлись деньги на драгоценное терно из шерсти горных коз.