Через двадцать минут я все еще не преодолел десять плиток.

Я взволнованно вздохнул.

— Моя мама больна. — Я не смотрю на него. Должно быть, сегодня дерьмо попало в вентилятор, потому что, черт возьми, я не могу придумать вескую причину, почему я решила открыться Тому.

— Мне очень жаль это слышать, Джакс. Из того, что ты рассказывал о ней в прошлом, я могу сказать, что она много значит для тебя. Ее болезнь, должно быть, очень тяжела для тебя.

— Это самое худшее. Я ненавижу слышать об этом. Ненавижу знать, что она борется, или что мой отец дома помогает ей, а я здесь, на гонках, развлекаюсь.

— Это совершенно нормально — чувствовать себя расстроенным из-за всего, что ты сказал. И тебе нелегко бороться с этими чувствами каждую неделю в одиночку.

Я глубоко вздохнул, надеясь выпустить часть негативной энергии, которая кипела внутри меня.

— Разве это нормально — чувствовать себя расстроенным каждый день?

Я не знаю, чего я ищу, открываясь Тому. Но мне нужно кому-то выговориться, потому что я презираю человека, в которого я превратился, чтобы избежать всех чувств, которые я испытываю из-за маминой болезни.

— Конечно, это нормально. Я бы не ожидал ничего меньшего от человека, который говорит о своей маме так, как это делаешь ты. Это показывает, как сильно ты заботишься.

— Да, но я ненавижу постоянное чувство вины в животе каждый раз, когда они пишут или звонят мне. А потом я ненавижу себя за это чувство. Я должен быть благодарен за то, что могу поговорить с мамой.

— Ты можешь быть благодарным и все равно расстраиваться из-за того, что она больна. Это нормально — чувствовать себя так. Если ты не возражаешь, я спрошу, какая болезнь у твоей мамы?

— Разве это имеет значение? — мне не нужна жалость Тома по поводу ее болезни. Те, кто знает о болезни Хантингтона, всегда смотрят на нас одинаково. Это смесь ужаса и сочувствия, как будто от этого есть какая-то польза.

— Это помогло бы мне лучше понять, с какой ситуацией ты имеешь дело, но я пойму, если ты не готов к этому.

— Я не готов.

Том кивает.

— Это нормально. Мне интересно, что ты считаешь самым трудным в разговоре с родителями?

— Каждый раз, когда делаю это, я чувствую себя хуже. Это усиливает мою тревогу, зная, что ее состояние продолжает ухудшаться, в то время как я нахожусь за тысячи миль от нее. Сейчас папа попросил меня больше с ней разговаривать, потому что она в депрессии, и это меня напрягает.

— Что из телефонных звонков напрягает тебя больше всего?

— Она делает вид, что ее ничего не беспокоит. Мне хорошо известны ее личные страдания, поэтому я ненавижу, когда она делает храброе лицо. А после отец сообщает мне о ее успехах, и в последнее время это не самые лучшие новости, что еще больше усиливает мою тревогу.

— Похоже, что ты хочешь поговорить с ней, но тебе трудно справиться с тревогой, которая возникает при этих разговорах.

— Конечно, но я принимаю Ксанакс, и это помогает.

— Знаешь ли ты о плюсах и минусах, связанных с длительным использованием бензопрепаратов?

— Да. Мне нужно было что-то быстродействующее, а начать принимать что-то вроде Золофта не получалось. Теперь я не уверен, что Ксанакс был правильным решением. Это чертовски затягивает, когда мои проблемы исчезают после проглатывания одной таблетки.

— Бензопрепараты известны своими мгновенными эффектами. Если ты когда-нибудь захочешь сменить лекарство или получить второе мнение по этому вопросу, у меня есть много знакомых психиатров, к которым можно обратиться.

Мы молчим еще пять минут, пока меня не настигает второй случай теплых чувств.

— Это первый год, когда чувство вины душит меня. Не знаю почему, но Ф1 не так весела, когда я знаю, что она все больше болеет, пока меня нет дома. Я чувствую, что теряю драгоценное время с ней, потому что я эгоист.

— Ты не думал о том, чтобы взять перерыв в Ф1, чтобы побыть с ней? — Да, но я не собираюсь признаваться ему в этом.

— Это не имеет значения. От этого ей лучше не станет.

— Может, и нет. Вопрос в том, станет ли тебе от этого лучше.

Черт возьми, Том, перестань нести чушь. Я возвращаюсь к подсчету потолочных плиток, закрываясь от человека, которому я открылся больше всего.

Я сажусь в свое обычное кресло частного самолета. Девятичасовой перелет из Баку в Монако позволяет мне погрязнуть в своих эмоциях. Первые тридцать минут я не обращаю внимания на Елену и ее дурацкую головоломку.

Мои глаза возвращаются к ней каждые пять минут. Она оказывается достойным отвлечением от моих дерьмовых мыслей. Она сердито смотрит на кусочек, пытаясь засунуть его туда, где ему явно не место.

— Может быть, если ты согнешь кусок достаточно сильно, он наконец-то встанет так, как ты хочешь.

Она бросает взгляд в мою сторону.

— Тот, кто не помогает, не может высказывать свое мнение.

Она сменила свою обычную чопорную одежду на леггинсы и толстовку на три размера больше. При виде ее в чем-то настолько обыденном я захотел ее, как чертов дрочер. Я не должен хотеть ее в таком виде, не должен желать ее вообще. Но вот я здесь, с половиной, из-за мексиканской подражательницы Билли Айлиш.

— Просто наблюдаю. — Я поднял руки вверх.

После еще пары минут, в течение которых она пытается попробовать другой кусок, я встаю и сажусь напротив нее.

Не знаю, зачем я это делаю, но я хочу проверить ее прогресс.

— Ого, что ты сделала? Целых сто кусочков за несколько недель?

Если честно, головоломка выглядит чертовски сложной. Я не понимаю, почему она выбрала головоломку на тысячу кусочков, напоминающую мне чей-то мозг в состоянии экстаза.

— Ты собираешься и дальше разевать рот или поможешь мне? — дразнит она с ухмылкой.

Я хватаюсь за коробку с головоломкой, желая занять руки.

— Тебе нужно было выбрать самую красочную и сложную головоломку? Там хренова тонна воздушных шаров с самыми подробными узорами. — Я смотрю на них пару секунд, и мои глаза напрягаются.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что на сайте это выглядит проще?

Я смеюсь.

— Ты читала отзывы?

— Люди вообще читают отзывы о головоломках? Я и не думала, что такое бывает. — У нее открывается рот. — Но теперь, когда ты об этом заговорил, возможно, мне следовало бы это сделать, потому что я уверена, что половина деталей неправильные. Вот что я получаю за заказ на каком-то сомнительном сайте.

— Или, может быть, ты не умеешь решать проблемы.

— Это говорит вторая по сложности головоломка, с которой я когда-либо сталкивалась.

Я наклоняю голову к ней.

— Я соревнуюсь с набором воздушных шаров? Я слегка оскорблен. Может быть, мне нужно повысить свою игру.

— Я еще не решила, что сложнее. Я буду держать тебя в курсе. — Она пытается спрятать улыбку за волосами, глядя вниз на головоломку, но я улавливаю это.

В этот раз я не избегаю ее. Я не могу решить, что это: одиночество или грусть по маме. Мы с Еленой работаем молча, я помогаю ей.

Мы наслаждаемся тишиной вместе. Она не давит на меня, чтобы я говорил, и я ценю это. Вместо того чтобы погружаться в свои негативные мысли, я сосредотачиваюсь на задании.

В конце концов, Елена заканчивает работу на сегодня, потому что хочет вздремнуть. Я возвращаюсь на свое место и включаю музыку в наушниках. Через двадцать минут я поворачиваюсь к ней, рассматривая ее спящий профиль.

Я бы никогда не сказал ей этого в лицо, но она одна из самых красивых женщин, которые меня окружали. Естественная, с лучшими изгибами, полными щеками и кожей со здоровым сиянием. Все это излучает позитив и нахальство, которое мне нравится, несмотря на наши размолвки.

По мере того как я теряю сознание, я понимаю, что не принял Ксанакс, чтобы успокоиться перед долгим перелетом. Я не могу сказать, было ли это расслабляющее занятие головоломкой или пребывание рядом с Еленой.