Князь-владыка Колазая орден захотел в петлицу. Он тюрьму возвёл для края и прекрасную больницу. А потом для влаги свежей он построил водостоки. И решил народ-невежа, что рехнулся он жестоко. Только клерки англичане оценили измененья, Предложив радже – старанье, эрудицию, уменье. Толковали пылко, много о прекрасных перспективах, И железная дорога в планах грезилась ретивых. Все таможенные сборы князь скостил наполовину. Он чиновничьи раздоры подавил с отвагой львиной. Стал ценить за прилежанье и за сметливость – и следом Он уменьшил содержанье генералам-дармоедам. И со злобой, но с оглядкой стали жить в кругах чиновных. За поборы и за взятки князь велел казнить виновных. Так расправился владыка с прежним бытом Колазая, И награды превеликой стал он ждать к исходу мая. Май настал, и рассчиталась с князем щедрая Европа, И звезда ему досталась – «ЖОлотая антилоПА». Что владыка сделал дале, колазайцы и доныне Не расскажут без печали, не расскажут без унынья. Князь без долгих разговоров сбор таможенный удвоил И продажных крючкотворов впредь уже не беспокоил. Вновь поборы без границы, водостоки в запустенье, И вчерашняя больница стала собственною тенью. Князь-владыка, как бывало, щедро отсыпает злато, Дармоеда генерала ублажая, как когда-то. Князь-владыка Колазая «симпкин» пьёт и видит счастье В том, чтоб жить, не помышляя о награде высшей власти! Нравственный кодекс Чтоб вы правдивой не сочли Историю мою, Скажу вам честно: это всё – Заведомая ложь. Жену оставил юный Джонс, едва успев жениться. Хуррýмский край позвал его, афганская граница. Джонс гелиографи́стом был. [2]Супругу до разлуки Он связи выучил, начав с азов своей науки. И ум его к её красе летел не наудачу: Сам Аполлóн курировал приём и передачу. С утра до вечера с горы сигналил Джонс приветы, К которым присовокуплял разумные советы. Сигналил он: опасна лесть армейской молодёжи И генералов, что, увы, сластолюбивы тоже, Из коих слаще всех поёт коварные рулады Проклятый Бэнгз (сей генерал – герой моей баллады). Скакал со штабом Бэнгз. Глядит, с горы, как сумасшедший, В долину гелиограф шлёт депешу за депешей. Да что там, Господи, стряслось? – Чума? Пожар? Восстанье? И Бэнгз со штабом стал читать воздушные посланья. «Ко-тё-нок мой род-ной…». Ого! Да что он, «под парáми»? Какой «котёнок» может быть в служебной телеграмме? Тире – две точки – вновь тире… «Лю-бовь мо-я…». Проклятье! И кто с горы всю эту чушь несёт, хотел бы знать я!» Дубина адъютант молчит, а штаб глядит с ухмылкой, Внося в блокноты всё, что Джонс с горы сигналит пылко: «Голубка, с Бэнгзом проводить не смей ни дня, ни часа; На пограничье не найти опасней ловеласа!» Как ни была б Любовь слепа, но люди-то ведь зрячи. Передаёт супруге Джонс, ревнивый и горячий, Пикантные подробности из генеральской жизни. Все точки и тире полны жестокой укоризны. Дубина адъютант молчит, а штаб гладит с ухмылкой, Как багровеет Бэнгз от щёк до бритого затылка. Но хладнокровно молвил Бэнгз сопровождавшим: «Еду! Кру-гом! За мною! Рысью – марш! Здесь – частная беседа». Заметить надобно, что Бэнгз был человеком чести: Он Джонса юного не стал преследовать из мести. Но Бэнгз достойный прогремел до самого Мадраса: «На пограничье не найти опасней ловеласа!» Моя соперница
Я на концерте, на балу Краснею, смущена, И потому сижу в углу, Одна, всегда одна. Не мне, а Ей стихи печёт Восторженный поэт. Ей сорок девять, Ей – почёт, Не мне – в семнадцать лет. Всегда стеснительна до слёз, Я прячу робкий взгляд, Краснею от корней волос, До носа и до пят. Но с алой щёчки Госпожа Похитила мой цвет, И в сорок девять так свежа, Как я – в семнадцать лет! Ах, мне бы так – прийти и взять, Да где уж! Я – молчу. Мне двух словечек не связать, И как я ни хочу, Но, как Она, не пошучу, Не позабавлю свет. Всё в сорок девять по плечу, Но – не в семнадцать лет! Она постарше матерей Юнцов, которым день Толпиться у Её дверей Нисколечко не лень. За экипажем Госпожи Они помчатся вслед, А за моим – так ни души… Ведь мне – семнадцать лет! А если скачет на коне, На Мэлл [3] – сплошной парад. И тут не помогает мне И лучший мой наряд. И никуда не пригласят Меня на вечер, нет. Ведь Госпоже – под пятьдесят, А мне – семнадцать лет! Она зовёт меня «Жужу», «Милашка», «нежный друг», И вечно в тень я ухожу. И мне достался вдруг Недавно от Её щедрот Жених – столетний дед. Красавчик – Ей, а мне – урод: А мне – семнадцать лет! И я мечтаю, чуть дыша, О том, как в свой черёд Своё отшутит Госпожа, Отпляшет, отпоёт. Тогда на бодром скакуне Промчусь в кругу друзей, И будет сорок девять мне, За восемьдесят – Ей! вернутьсяГелиографист – связист, работающий на гелиографе – солнечном телеграфе, передающем сигналы посредством зеркал. – Здесь и далее все примечания, кроме особо оговоренных, принадлежат переводчику. вернутьсяПэ́лл-Мэлл – улица в центральной части Лондона. |
