Когда они дошли до восточной стены, их взоры устремились к отблескам двенадцатиметрового витражного окна, переливающегося в этот час цветами радуги. Вот здесь, сидя на скамейках, в тишине, но отнюдь не в покое, они и начали молиться.

«Бог точно был в этих местах, он и есть, и будет, – думалось каждой. – И если он слышит сердца матерей, то пусть же возвратит пропавших без вести домой».

Взгляды, устремленные в небо, в стены, полнились искренностью и почитаемой верой. Еще один луч, искаженный витражом, – это рука Господа, птица, слетевшая с башни под ноги, – вестник благополучия, ветер, ударивший в колокол, – великий глас божий.

Именно тогда решение отправиться в Осло, по следам передвижения монстра, обросло первостепенной важностью.

– Мы поедем туда! – решили они. – Мы вернем близких!

При этих словах вновь отсалютовал колокол. А потом, какие бы обиды ни таились внутри каждой, они скрестили руки и разразились слезами снизошедшего счастья. Смех сквозь слезы, мотание головами и мысли, четкие и проникновенные – все было исполнено чистейшей душевностью. Милейшим образом они стали сестрами, дав клятву Богу, что не отступят никогда. И неважно кто кем был, у кого сколько было достатка, здесь, перед домом Бога, каждая была равна своей сестре.

Ну а после возвращение на Гарвелен, к дому под номером тридцать два, должным образом возвестило обеспокоенных мужчин о скорых намереньях.

Такими нервными они никогда их не видели. Даже Гарольд больше не думал о еде. Трулс так вообще не находил себе места. Биби с Малькольмом суетились на кухне, собирая в дорожную сумку остатки вчерашней еды. Но когда женщины вошли в дверь, оставленную ими специально не запертой на замок, суета поутихла. На пороге коридора, словно на пути к чему-то новому, женщины смотрелись посвежевшими и героически забавными. Озадаченные мужья прильнули к ним, Малькольм пришел на характерные звуки женских голосов. А Биби, сорвавшись пташкой и выскочив в коридор, крепко-накрепко обняла Кэтлин.

– В Осло! Мы едем в Осло! – сообщила Мари, посмотрев на капитана взглядом утреннего солнца.

– Я и не сомневался, – ответил он. – Но где вы были?

Мари, обозрев всю честную компанию вокруг себя, сняла красный берет и, улыбнувшись, нежно ответила:

– Мы были на встрече с Богом. Хранителем заплутавших Душ.

Они называли себя серыми мотыльками – потерянным народом бесчисленных подземелий и почитателями кокона Ю́ши – пещерной шестнадцатифутовой бабочки, покоящейся сном более пятиста лет. Но для Клер обитатели этих мест представлялись полусумасшедшими, теми, кто растерял разум по дороге от света к тьме. К такому умозаключению, не лишенному доли правды, ее подталкивали их омерзительные повадки. На каждом шагу эти безумцы вылизывали кисти своих рук, все время похихикивали, закатывали глаза и шатающейся походкой брели словно лунатики вдоль каменистых троп. Благо агрессии с их стороны девушка не видела, но порой ее так и подначивало треснуть одному из таких по лбу.

За всем этим сумасшествием, первобытным и порою приторным, следила не только Клер, но и верховная Гэ́ста – женщина, приведшая путников в подземелье дорогой от купола к пещере на отвесной скале. Тогда она выглядела такой же странной, как и ее подручные: бледное вытянутое лицо, лишенное носа, бровей и век, а вдобавок округлые глаза розоватого цвета, но теперь мудрость правящей души не подвергалась сомнению. В черном балахоне, накинутом на голову капюшоном, существовало немолодое, но подтянутое тело с округлой грудью и широкими бедрами, переходящими в длинные жилистые ноги. Эти босые ноги, огрубевшие и окостенелые, протоптали множество бесконечных троп, а сейчас со всей твердостью опоры взошли на обширный базамент[22]. Тряхнув костяными браслетами на тощей руке из пожелтевших черепков, Гэ́ста подняла руку ввысь, и повсюду в каменных чашах сводчатой пещеры воспылал огонь. То было дело рук хилой сотни серых мотылей, служащих ее воле, протянувших к барельефным чашам горящие факелы. Клер, заглянув в одну из них, приметила вещество, напоминающее тягучую древесную смолу, и ощутила запах серы.

Лучезарный пельтуа́н, зависнув над ее спиной, запульсировал потоками бегущего голубого света. Толпы сумасшедших, окруживших базамент, улыбались во все рты. Облачение многих было довольно простым и сводилось к шкурам животных, опоясывающим бедра и грудь, другие, в меньшем количестве, носили серые мантии с головы до ног и наверняка принадлежали к особенной привилегированной группе мотыльков. Третьи не прикрывались ничем. Их тела были измазаны толстым слоем грязи, высохшей и потрескавшейся, на которой пестрели узорные завитки, нанесенные густой белой краской. Клер живо представила себя измазанной такой грязью и поморщилась. Сейчас на ней было надето грубое холщовое платье черного цвета, а ноги, о чудо, обмотаны тряпичными полосками ткани, скрывающими незалеченные раны. И это, скажет вам любой, намного лучше того отрепья, в котором она попала сюда.

Пространство вокруг заполнилось беззвучной радостью и предвкушением чего-то необычного, но не для Клер. Она, нервно переступая с ноги на ногу, вырисовывала картину, при которой груды камней, наросших сталактитами по всему каменному брюху, обрушатся на головы убогого народца, вот тогда-то они и поймут, что улыбаться было нечему.

К завываниям Гэ́сты добавились призывы ее подданных коснуться с виду огромного овального камня по центру базамента, называемого повсеместно Ю́ши. Тогда краснощекая пампушка не знала, что это такое, да и вообще многим бесполезным вещам в этом подземелье преувеличенно придавали особый смысл. Но ее заинтересованность проступила в тот момент, когда из камня, ко всеобщему изумлению, раздались глубокие звуки, походившие на пение китов. Никто бы не поверил ей в Рейне, но это был не камень, а гигантский белоснежный кокон, а в нем куколка, ждущая часа, чтобы прорвать шелковый покров. Когда огонь воспылал ярче, взор Клер упал на паутинчатые нити на длани остроконечных камней. Звуки возникали и стихали, а сквозь шелковую преграду просачивалось пятно желтого-красного света. Свет пульсировал и, разливаясь, дрейфовал по оболочке, и это очень нравилось Э́нжу. Любопытство приманило призрачного ската совсем близко, так что Гэ́ста задрала голову в созерцании милейшей души. Ее глаза заслезились от света, отчего костлявая кисть руки, взмывшая преградой перед лицом, нависла желанной тенью.

– Артоке́с, – выдавила правительница, натянув на лицо тканное полотно капюшона.

По ощущениям Клер, это слово означало ругательство или что-то подобное. Сначала девушка хотела окликнуть малыша, но, приметив всеобщее недовольство, озадаченно проступающее в искривленных ртах и острых взорах, передумала. Эти гримасы приятно разлились по телу долгожданным наслаждением и заставили ее возликовать тому, но где-то в глубине души внутренний голос твердил ей, что лучше бы их не злить.

Э́нж обогрел оболочку кокона теплом брюшка, и Ю́ша откликнулась ему. Милейшее зрелище предстало сторонним глазам, сменившим обеспокоенность на восторженность.

– Ух! Ух! – послышалось повсюду, так что пещера содрогнулась в тысячах голосов.

Клер даже забеспокоилась из-за этого. Она вроде бы и желала проучить чудаковатый народец, но все это было не взаправду.

– Тише! Тише! – воскликнула она, заведя руки над грудью. – Пещера может обрушиться!

Но вряд ли кто-то мог понять ее чужестранные слова.

Гэ́ста повернулась к обеспокоенной толстушке, и окружение смолкло. Вид у нее был прескверный: явно лысая голова, покрытая капюшоном, бледная кожа и, о милосердный создатель, полное отсутствие носа. Те щели, которыми она вдыхала застоявшийся воздух, уродливо сидели на ее лице неровными лунками, а покосившиеся бесформенные губы искали нужные слова. Зачем искали, было непонятно, Клер ничего не понимала.

«С каким же монстром ты повстречалась?» – думала девушка, признавая во всем происходящем свою неуместность.