– Себе бы двинул. Может, мужик бы путный вышел. А так… Ни богу свечка ни чёрту кочерга!

– Вот как?

Глеб между тем налёг на дверь с такой силой, что я отскочила, но тут же вновь навалилась. Только он, подлец, успел просунуть руку и схватил меня за плечо. Я громче завизжала, понимая, что противостоять ему не смогу: он войдёт и уши мои пострадают.

Вот здесь и обратила внимание на Алёшу, о котором успела как-то позабыть. Всё это время он глухо постанывал, держась за стол и за хозяйство.

– Не хочешь помочь? – крикнула ему.

– Не хочу, – замотал тот головой. – Нельзя мне.

А мне настолько не хотелось сдаваться, что навернулись слёзы. Но потом ответ Алёши обмозговался: «нельзя ему…» – и реветь я прекратила. Занятно всё это, конечно. Кругом лжецы и хитрецы.

От двери отпрыгнула с таким рывком, что чуть не лишилась плеча. Глеб влетел внутрь, а я предъявила, ткнув в сторону Алёши.

– Твои друзья?!

– Кто? Я? – не понял Алексей.

– Ты-ты. Одни дикари кругом. Твоих рук дело? – я вновь накинулась на бывшего. Лицо у него было такое, что мне следовало замолчать, но я не замолчала. – Решил жизнь мне усложнить, да? Устроили спектакль, подослал друзей. Какой же ты мерзавец! Запугивать бедную девушку… И почему? Потому что я тебе отказала. Два года прошло, никак не угомонишься. Запугивать, чтобы примчалась. Какой дешёвый приём! Вот только я огорчу тебя: я не испугалась. И со всеми проблемами могу справиться сама! Понял? Как пристали, так и отлипнут. Уж я бы выбралась, оставила бы их с носом. И тебе звонить не собиралась. Зря старался, так и знай!

Ткнув пальцем уже в Рокотова, я преспокойно опустилась на корточки. Внутри, конечно, всю трясло и слёзы рвались наружу, но виду я не подавала. Сгребала с пола содержимое сумочки и ругалась шёпотом. Вот так он меня любит. Облюбил. Очень по-мужски. Свинья!

Глеб стоял на паспорте, я попыталась сдвинуть его ботинок.

– Отдай, – сказала сурово.

– Это, значит, твоя благодарность.

– Отдай.

– Отдам, отдам, – странным тоном ответил он.

Стоило подумать о возможной пакости и вскинуть голову, как моё ухо оказалось в плену. Всё случилось быстро. Мне оставалось взвыть, что я и сделала, пытаясь спасти часть себя. Одно хорошо – пропала необходимость прятать слёзы.

– Милая, я бы сто лет тебя не видел, – подняв меня на ноги, ласково запел бывший. – Это ты приехала. Это вы что-то устроили. А мне снова приходится спасать ваши задницы. Что Сонька на этот раз учудила?

– Пусти, дурак. Больно же, – скулила я.

– Ну… Больно… А вот так?

– Ой, мамочка… Ай-яй! – Я запрыгала на месте, подвывая и жмурясь. Как отцепиться от него не представляла, схватила за руку, но стало ещё больнее, тогда я забила кулаками по его груди. – Глебушка, отпусти, пожалуйста. Ухо-то тут причём? Отпусти!

– А ты чем слушала, когда я говорил: не возвращайся?

– Ушами… ушами… Только если одно оторвёшь, я точно мало слышать буду. Отпусти!

– Нет, дорогая. Мы сначала поговорим.

– А нельзя без рукоприкладства?

– С тобой? Нельзя. Ты зачем вернулась?

– Господи, – прошептала я в ладони. – Больно-то как…

– Тогда отвечай шустрее. Надолго этого уха не хватит. Придётся взяться за второе.

– К Соне. К Соньке я приехала! – заорала я. – В гости! Что ж вы пристали с этим вопросом?

– Ах вон оно как… В гости, значит?

– Значит! Я приехала, а тут сразу эти… Дурдом какой-то! Сначала, конечно, с другим говорила. Только потом с этими… Блин, Глебушка, отпусти, пожалуйста! Ты же сам их подослал, что ты прицепился ко мне?

– Я прицепился? Это мне пришлось мчатся сюда!

– Ой, хватит уже. Ты подослал, ты спас. Молодец, одним словом. Отпусти!

Тут он вновь вывернул моё измученное ухо. Я завизжала в ладони, Глеб проорал мне в лицо:

– Никого я не подсылал, идиотка! А Соньку твою при первой встрече поколочу!

– Она здесь ни при чём, – прорыдала я.

– Она? Разумеется, ни при чём. Она всегда в первые ряды случайно попадает. И сейчас город гудит по нелепой случайности. Все случайно вдруг решили, будто я что-то затеваю!

– Вот в это я верю, а в остальное нет. И отпусти уже! До жути больно. Отпусти!

Я заревела горше, он наконец отстал, и я плюхнулась на стул.

– Ну вот зачем ты так, а? – Прикрыв ухо, я жалобно всхлипывала. – Мы ведь взрослые люди, могли мирно решить конфликт. А ты устроил не пойми что. Вот теперь я точно Соньке нажалуюсь. Она покажет тебе…

– Чего-чего? – нахмурился Глеб и протянул руку. Заподозрив, что здоровое ухо перестанет таковым быть, я запищала.

– Я вам не мешаю? – вдруг подал голос Алёша. – Давайте я того… Выйду.

– Заткнись! – в два голоса ответили мы.

– Понял.

Я смотрела на Глеба в неясной надежде… Хотя зачем лукавить? Надежда была ясна – обычные девичьи грёзы. Он тоже смотрел на меня как-то по-особому: внимательно и долго. Неудивительно, что я размечталась, услышав сочувствующее:

– Больно?

– Больно.

– Били?

– Били… Пинки раздавали. Между прочим, это тоже больно.

Глеб присел, его руки оказались на моих коленях. И тут, несмотря на жалобы, мечты мои рухнули, потому что он радостно сказал:

– То ли ещё будет. А били тебя маловато.

Сперва, конечно, мне подумалось, что ослышалась. Ладони от ушей я убрала, он кивнул и повторил:

– То ли ещё будет.

– Свинья! – отпихнула я его.

– А ты дура!

Потом мы перешли к взаимным упрёкам. Я, видите ли, в жёны не гожусь, потому что и дура, и готовить не умею, и в мужиках выгоду ищу. Ещё сердца нет – любить неспособна. Чтобы защитить себя и не остаться в долгу, он был назван вторично свиньёй; после мерзавцем; бесчувственным пеньком, не ценящим женщин; бабником и обманщиком к тому же. Последнее отчего-то его удивило.

– Интересно… Почему это я обманщик? – вытаращился он.

– Потому!

– Почему?!

– Потому что всё это, – взмахнула я рукой, – твоя затея, а ты делаешь вид, что нет. Обманщик!

Я вскочила, и мы продолжили. Он – никудышный отец, эгоист, тиран и узурпатор. Я – никудышная мать, лентяйка, балаболка и вообще кошмар любого мужчины и ужасное воплощение женщины. Под конец, когда обвинения исчерпались, а последнее слово должно было остаться за мной, я выпалила:

– Знаешь что? А Алёшка видел меня голой! И всё из-за тебя! – и, ткнув на Алексея, я заревела, потому что кому попало тело своё не демонстрирую.

Ревела как полагается: громко и закрыв лицо руками. Об ушах не беспокоилась, захочет и так вывернет или оторвёт. Пусть. В очередной раз будет в чём обвинить. Я сидела, сидела… Никто не спешил меня успокаивать. Даже в бок не пихнул, мол, прекрати играть, публика маленькая. Я вдвойне возненавидела Глеба и вновь назвала его бесчувственным пеньком.

И тут совсем рядом раздался хлопок, как от выстрела. Я вздрогнула, руки от лица отлепила. В комнате никого, дверь распахнута. Ещё и бросил меня, подлец.

Хлопков больше не последовало, но теперь, не рыдая, я слышала какую-то возню в коридоре. «Поворот однако, – подумалось мне. – Последняя стадия бандитских разборок. Только этим он меня точно не впечатлит. Надо удирать…»

Вытирая слёзы, схватила сумку, запихнула паспорт. И только собралась выглянуть в коридор, как внутрь, чуть не сшибая меня, влетел немного помятый Рокотов.

– Трындец борзые, – покачал головой. Захлопнул дверь и взялся за стеллажи. – Ни чести, ни понятий. На скотобойню таких надо. А ты чего встала? Бегом залазь на стол! – Он так рявкнул на меня, что я подпрыгнула и полезла, ни словечка не сказав.

Вход он забаррикадировал, забрался ко мне. Поглядел и виновато кивнул вниз:

– Забыл я, спускайся.

Прошу заметить, спускалась я недовольная. Это потом, когда дверь задрожала и раздался второй хлопок, подбежала к бывшему.

– Глебушка, а что они делают, а? – дёргала его за штанину и таращила глаза. Он что-то бурчал, потрясывая ногой. Пиджак снял, а я обняла Глеба. В доступности были только ноги, их и обняла. – Ты это брось. Хватит меня пугать. Я испугалась, честно. Больше не надо. Слышишь?