— Руки вверх!

Девушка неохотно подчиняется.

— Ты чего тут чудишь? Поворачивайся-ка мордой ко мне, негодяй.

«Негодяй»? Шайль почти обижается на это слово, сказанное старческим голосом, но понимает, что одета не в платье. Ясное дело, с парнем спутали.

Девушка поворачивается, скептически глядя на «защитника» чужих квартир. Старик стоит в потемках, сжимает в руках…

А вот это интересно. Не «Домового». В его сморщенных пальцах настоящий дробовик. Помповый ублюдок, способный проделать дыру даже в хиленькой броне, про незащищенное мясо говорить нечего.

— На колени! — требует дед. — Мордой в пол! Ой счас полицаев-то позову, пиздюлин тебе навешают, мародер несчастный.

«Может, пристрелить?» — проносится в голове детектива.

Нет, Шайль. Не надо. Это просто старик. Испуганный, больной — но по-своему, по-старчески. Вон, ствол ходуном ходит.

Девушка опускается на колени, удерживая руки поднятыми. Но не ложится.

— Ложись! — рявкает дед. — Иначе стреляю!

Шайль прищурилась, разглядывая оружие. «Разве так помпа должна быть?..» — пытается вспомнить. С дробовиками детектив не работала, только видела парочку таких на стрельбище. Семьдесят метров — мишень почти вся в клочья. Грохоту стояло…

— Ты помпу-то не тяни, — грубо просит Шайль. — Не выстрелит же.

— Чего?!..

Глуховатый дед.

— Помпу! Не тяни! Не! Выстрелит!

— А…

Щелчок запирающегося затвора. Теперь девушка уверена почти на все сто, что курок готов ударить по патрону. Ствол дробовика перестал «гулять» так отчаянно — видимо, деду стало легче держать пушку.

— Так чего надо?! — Шайль, к счастью, умеет говорить достаточно громко.

— По квартирам на кой шастаешь?! — не менее громко спрашивает дед. — Мародеришь?! Трудом зарабатывать надо!

«Ага, на улицу почти не выходит», — понимает Шайль.

— Так надо! Я полицейский! Перепись населения!

Подобные «праздники» в Освобождении давно не проводились. Наверное, потому что все волколюды регистрируются вскоре после прибытия. Если, конечно, не «договариваются». Но если дед живет тут долго, то может еще помнить старые-добрые переписи.

— Перепись?! — дед призадумался.

Сморщенное бледное лицо кривится от мысленных усилий. Шестерни в башке крутятся вопреки слою маразматической пыли. Шайль ждет, надеется, что наглая ложь сработает. При переписях двери никто не выбивает… Вдох. Другой. Дробовик опускается стволом вниз. Дед купился. Неужели поспособствовала куртка девушки, сделанная по полицейскому образцу?

— Ну ладно! Меня запишите! Георгий Леонидо…

Договорить дедулька не успевает. Шайль единым рывком бросается с места. Хватает старика за лицо и тут же отнимает дробовик. Неизвестно, попытался бы сердобольный вдавить спуск или нет, но это лучше не выяснять.

Старик кричит, дергается, слабыми руками пытаясь сопротивляться. Шайль чувствует от него запах сигарет. Толстая металлическая дверь в квартиру приоткрыта. Победа.

Не то чтобы девушка жалеет старика. Но смысла в его убийстве не видит. В конце концов, ей просто нужна пушка и курево. Иначе с предстоящим не справиться.

— Pardon! — рявкает Шайль, заталкивая деда в квартиру, из которой недавно вышла.

Пинок кроссовка в живот добавляет ускорения и сговорчивости. Хлопнув напоследок дверью, детектив бросается в жилище старика. Она помнит про «Домового» в руке трупа, поэтому старается побыстрее.

Старуха, сидящая на кухне, вскрикивает, когда молодая бунтарка забегает внутрь.

— Полиция! Где патроны?! — Шайль трясет дробовиком, перебивая испуганный крик.

Бабулька, сморщенная и пахнущая смертью, вскакивает и торопливо ведет девушку за собой. На ходу бормочет что-то про «полицию» и «проблемы», которые та устраивает. Добредает до тумбочки в коридоре, открывает верхний ящик. Шайль с восхищением смотрит на коробочку. Покрытая слоем пыли, почти полная — настоящее сокровище.

Запрятав добро в свободный карман куртки, Шайль бегом возвращается на кухню. Воспоминания о «Домовом» все еще стучат в голове. Старик ведь не додумается мародерить? Что он вообще делает сейчас? Детектив без понятия. Предугадать старческое мышление порой довольно трудно.

На кухне сразу бросаются в глаза несколько пачек сигарет. Одна открытая — остальные «про запас». Шайль распихивает курево по карманам, игнорируя неодобрительный взгляд старухи и ее тихие возмущения.

«Отоварившись», девушка идет к выходу, на ходу хлопая по столешнице двумя рублями.

— За беспокойства, — поясняет Шайль и замечает.

Дед стоит, сжимая «Домового». Модель гораздо более простую, чем дробовик. Это однострел — зарядил и готово. Без предохранителя. Без помех.

— Лежать! Бандюга! — визжит дед.

Шайль успевает метнуться в сторону, за старенький сервант. Звук выстрела грохотом отскакивает от стен. Девушка вздрагивает от теплых капель, россыпью брошенных в лицо. Сразу за рявкнувшим «Домовым» слышится крик. Шайль с ужасом смотрит на последствия. Удивительно, но сейчас старуха полна жизни. С прытью и отчаянием она мечется по полу, даже не пытаясь зажать разорванное плечо. Дробь выела и кусок горла. Вонючая кровь охотно льется наружу.

Зрелище накладывает на Шайль оцепенение. Девушка не сразу осознает, что деду плевать — он проносится мимо супруги, целясь размахом в голову преступницы.

Удар стволом «Домового» приходится прямо на нос. Сноп искр. Боли нет — только растерянность. Шайль моргает, удивленно глядя на деда. Перехватывает следующий удар, сжав еще горячий ствол ружья. Небрежным движением руки вбивает приклад дробовика в старческое лицо. Удар носком кроссовки под колено, и дед падает в лужу крови.

Шайль стоит, сжимая в руках огнестрел. Старуха уже притихла, покорно отдаваясь смерти. Ее муж что-то кричит, зовет полицию, пытаясь подняться и поскальзываясь на крови супруги. «Домовой» падает на пол. Девушка переступает тела, выбираясь из кухни.

— Это пиздец, — шепчет, утирая нос и замечая кровавый развод на кулаке.

Возможно, будь Шайль не под «Нитро» уже которую долю дня, ее разум смог бы осознать произошедшее. Но дурь плотно накрыла большую часть внятных мыслей и чувств. Шайль спускается по ступенькам, размышляя над случившимся как над забавной ситуацией, услышанной от кого-то. А стоило бы подумать над тем, как легко переступить грань между «детективом» и «преступником».

Впрочем, Шайль уже слишком поздно думать о подобном… Сейчас она действительно хочет проснуться.

***

— Значит так, — Гэни хмурится, и голос его звенит ударом стали о сталь. — Я не могу вести дела с такой как ты… но, к счастью, нас будет связывать только договоренность. Верно понимаю?

— Совершенно, — кивает Шайль, чувствуя, как от сердца отлегло.

— Тогда сделаем так. Ты будешь ключевой деталью плана. В случае, если что-то пойдет не так, ты скорее всего умрешь. Я ничего не потеряю и не буду переживать о том, что такая как ты останется в живых, — Гэни поднимается, направляется к канцелярскому шкафу.

Ящик с мерзким скрежетом выдвигается, являя ряд папок: Шайль может увидеть их со своего места. Мальчишка не ищет долго, судя по всему, прекрасно знает порядок документов. Пластик с шлепком падает перед девушкой. Главарь общины делает знак рукой, разрешая посмотреть.

Шайль распахивает папку. Морщится от увиденного. На первую же страницу наклеены фотокарточки. Изуродованные лица, будто пораженные проказой. Кожа покрыта красными… прыщами? Волдырями? Наростами? Слово подобрать сложно. Ясно только то, что это совершенно ненормально. Вздувшиеся глазные яблоки, едва не вываливающиеся из глазниц. Опухшие и посиневшие губы, деформированный нос. Все это сдобрено кровью, сочащейся из пор, ноздрей и рта.

— Что это? — тихо спрашивает Шайль, не решаясь перевернуть страницу.

— Первые эксперименты на людях, — Гэни невозмутимо смотрит на девушку, сцепив пальцы.