— Что было раньше, курица или яйцо?

— Бульон.

Здравствуйте.

Честно говоря, начиная эту историю, я нахожусь в недоумении. Не вдаваясь в подробности, сообщаю одно: сейчас мне сложно представить, что когда-нибудь — через пять лет или через двадцать, я смогу вспомнить дни, когда я писала строки этой истории, не как Альфу и вершину своей жизни. Потому что таково мое отношение к ее миру, который изливается от самого сердца в мои руки и наполняет ощущением летящим, пульсирующим и грациозно-пластичным.

Представьте себе шарик, окруженный мерцающей сине-зеленой завесой, посреди бескрайней пустоты.

В нем живут люди, а кроме них в нем живут стихии: огонь, вода, земля, воздух и лес. Все они есть в этом маленьком шарике, и его спокойный полет через пустоту обеспечивает равновесие сил, гармония, которая в прошлом не раз была нарушена и сейчас, буду откровенна, находится на грани катастрофы для всего шарика — такой катастрофы, что уничтожит и шарик, и завесу, и сам мир.

Вообразите это. Кто там живёт? Что они делают? Что произойдет и чем все закончится? Запишите себе куда-нибудь результат. Или не записывайте, кто я, чтобы распоряжаться.

Получилось?

Это риторический вопрос.

Спасибо.

Пожалуйста, читайте книгу. Чтобы стать художником, нужно убить в себе художника, которым не можешь стать. Чтобы спасти мой сине-зелёный шарик, летящий через пустоту, нужно отложить ваш шарик, который, возможно, мне не удастся спасти.

Вместо пустых обещаний дальше будет моя интерпретация, довольно субъективная, но очень искренняя и простосердечная. Пожалуйста, постарайтесь ознакомиться с ней и только после этого вернуться к вашей истории. Если вдруг у вас получилось описать что-то, чего не будет в последующих событиях, мыслях и локациях, вы знаете, как со мной связаться.

На этом не прощаюсь. Я ещё буду встревать с комментариями по ходу книги, всегда вот в [таких] скобочках. Понимаю, что это несколько вредит повествованию и вашему погружению в происходящее, поэтому постараюсь беспокоить пореже. Правда как можно реже, но оставлю за собой такое право.

А теперь, чтобы не мяться на трамплине слишком долго, позвольте очертя голову ринуться прямиком в бездну, потому как настало время познакомить вас с Зэбором.

Представьте знакомый вам каменный лес. Сотни одинаковых домов, глухие массивы стен и нескончаемое количество квартир в них, где за каждым окном кто-то живет, чувствует, думает, и многое из этой массы вам недоступно. А на улицах пестрая масса людей течет по мостовым, набивается в общественный транспорт, и вершит свои важные, или скучные, или срочные, дела.

Вообразите себя дикарем в каменном лесу. Пигмеем, чужаком в набедренной повязке. Деревья, трава, грязь, птицы и даже крысы — все они ваши братья из понятного вам мира, в отличии от давящего множества непонятных, пугающих людей. Вы идете по городу, а весь поток проходит мимо, и стоит зацепиться за облик одного человека, как он уже далеко, а вместо него вас окружает десяток других лиц.

В то мгновение, когда вам удастся ощутить ритм каменного леса как совершенно лишний, давящий и сложный, а себя чуждым, одиноким и ненужным большинству мелькающих перед вами лиц — вот с такого ощущения я и начну свой рассказ. Потому что Зэбор Эзобериен Салмели Отрофон Кессей — это тот самый дикарь, что должен отправиться из знакомой его натуре каменный человеческий город. Ему впервые хочется, чтобы его звали Эзобериен, а не привычным первым именем.

В набедренную повязку он не одет. Скорее напротив, на нем закрытый, обнажающий лишь голову, стопы и ладони наряд из коры, сухой протертой травы и вечнозеленых листьев. Наряд этот весьма удобен, и Зэбор, а я осмеливаюсь называть его именно так, обидится, если сказать, описывая его, что такой наряд не подходит для цивилизованного человека.

Продолжая образ скажу, что он довольно высок, хорошо сложен, однако же его руки короче длины, которая привычна нам. Он подобающе, по меркам лесного народа, вооружен и к тому же наделен, что не сразу заметно за общей вычурностью его облика, красивыми чертами лица. У него широкий и покатый лоб, острые нос и подбородок, но первое, что замечаешь — его выразительные, глубоко посаженные янтарные глаза под густым покровом длинных, пышных ресниц.

Но не только цвет глаз и, этнический, назову это так, костюм Зэбора выдают его чуждость и дикарскую натуру. Черные волосы Зэбора убраны во множество плотных кос, в которые вплетены перья, засушенные листья, цветы, и ягоды. И если вдруг при встрече удастся справиться с впечатлением от этого антуража, включая естественный аромат, всюду сопровождающий дикаря, вы заметите его ладони — они сплошь покрыты шрамами от порезов, многие из которых выглядят весьма свежими.

Этим утром Зэбор проснулся незадолго до рассвета, разбуженный шелестением листвы. Открыв глаза, он увидел низко склонившуюся ветвь. Листочки дрожали и тянулись вниз, будто чувствовали собрата. Если бы кто-то увидел дикаря со стороны, поразился, как хмурое лицо озарилось улыбкой, а в глазах появилась надежда — словно внутри них свеча зажглась. Он протянул дрогнувшую руку к ветви, ожидая услышать дыхание жизни, о котором слышал так много. Пальцы коснулись листьев. И— ничего.

Светало, и Зэбор решил больше не ложиться спать. Он был далеко за границами Отрофон-Кессеев, и даже не на землях лесных магов. Он направлялся в город Рин, что на полуострове Родави-воку.

И ему было страшно.

"Глупые жители Архипелага, вы доверяете бальтским захватчикам и позволили закатать свои дороги в камень. Зачем вы укрылись от Солнца под панцирным кровом? О, однажды вы пожалеете — когда скальная армия вторгнется в ваш дом, когда и у вас заберут самое дорогое. Ваш мир умоется кровью, и умрет, сгинет насовсем ваше прошлое. Пеплом рассыпется ваш мир, неужели вы не видите. Бедные водные маги, зачем же вы впускаете Бальтрат, к чему открываете свои тайны, свои гостеприимные двери. Молчите, о, молчите, лучше б вы смолкли совсем и сокрыли ваше звенящее сердце от этих тиранов. За улыбкой их прячется необоримое зло, мы знаем его, мы помним, от чего же вы глухи к нашей памяти?

Вы знаете, что случилось с моим домом, но упорствуете в невежестве. Неразумные гордецы, о, вам еще предстоит просить нас о помощи, плакать об утерянном благодатном крае. Бальты призовут демонов Фелла и пройдут стальным сапогом, вырвут Блуждающий источник из самого сердца вашего дома.

Отчего вы не пытаетесь забыть о нас, это же ваше будущее — скитаться по миру, лишенными ваших драгоценных песен. Те, кто уничтожил нас, сейчас за вашим столом. Они ходят по вашим улицам, пользуются вашим гостеприимством и скрывают свой жуткий лик за подарками, которыми покупают вас."

Так думал Зэбор, и больше я не буду говорить о его скорби, поскольку она невыносима и для непривычных ушей, и для всех, не принадлежащих к его племени — Отрофон-Кессеям. Горе и безнадежность пронизывали его жизнь, они были их сутью и отличием. Его племя, как и все лесные маги, собирали знания, скорбели о Роще Старейшин и жили в гармонии с лесом. Само их название говорило об утраченном чуде — разрушенной столице когда-то великой лесной цивилизации — города-древа Отрофонека.

Последние три сотни лет Отрофон-Кессеи собирали свидетельства того, что грядет пришествие второго Творца. В башнях Сеадетта, в легендах магов и разговорах приходящих на Праздник звучала надежда на это великое событие, которое должно пробудить Лес. Отрофон-Кессеи называли эти слухи легендой о Предреченной. Великий план Пробуждения Леса гласил, что она будет равна по могуществу Творцу и поправит причиненное им зло. Соплеменники Зэбора собирали частицы этого знания, но годы шли, а Предреченной все не было.

Жизнь Зэбора текла размеренно до дня, когда белоснежный, грациозный лерасс Озори Фонны пришел за ним — кажется, уже целую вечность, а на деле двадцать дней назад.