А вообще насчет добра: станки, металл и прочее, как понимаю, «друзья» из-за океана, пока тут были, для себя и придерживали старательно. Чтобы потом, как всё совсем развалят, либо вывести и переплавить, либо тут же и восстановить. Запустить своё производство на наших же станках и поражать всех немецким качеством.
Ведь они, сразу после того как к нам в страну пришли, да Москву себе к рукам прибрали, старательно следили, чтобы все заводы города стояли заброшенными и не работали, но при этом никто туда не под каким предлогом не проникал, и ничего оттуда не воровал. Для себя берегли, для себя! Благодаря чему мы в итоге, после «двойного переворота», сумели в самые кротчайшие сроки восстановить основные производственные линии города.
Оборудование значит, есть, раз станки не уперли. Да, старое, но на первых порах сгодится. По крайней мере часть! Еще часть пожалуют на безвозмездной основе «соседние» предприятия, отдав в дар молодому дитю своё старое оборудование, оставшиеся после модернизации. Ну а остальное… дадут в дар парочка сердобольных производителей станков!
Они мне явно должны за полную свободу от налогов и проверок! И я бы им конечно устроил шмон, да придраться не выходит — работают честно! Зарплату платят, продукцию выпускают, нареканий нет. Так что под капот не заглядываю, раз не стучит.
Забавно конечно, что дарить они будут оборудование тоже станкостраительному заводу. Только станки он будет гнать несколько иной направленности, так что не конкуренты, могут расслабится. Ну а люди… да их тут полно! Хоть лопатой греби! И жилья в том районе сейчас валом, никому оно там особо не нужно, в масштабах столицы конечно. Ездить оттуда до иных предприятий далеко.
Так что… Стоп! А что я тогда парюсь!? — соскочил я со стола — Вот же! Вот оно! Всё есть! Хоть завтра в производство! Надо только найти пару человечков, что во главе угла встанут, да коллектив соберут…
— Тяжко… — простонал опять падая на стол. — Где моя Нинель?!
С ней так все было просто! Садишь рядышком, проводишь собеседование с кандидатами, а она потом говорит, кто, и о чем, думал. Кто нас голыми представлял, кто воздушные замки лепил, кто деньги считал, а кто заводы строил. И всё! Берешь последнего, указ в руки, человечка-другого, так же отобранного, в помощники, и они за пару месяцев пустую территорию обращают в почти готовую пром-площадку!
А сейчас… вот откуда мне знать, у кого там что в голове?! Да и времени нет, собеседования собеседовать! Масштабы предприятий упали малость, их важность для страны уже тоже не та, а времени у меня стало в разы меньше. Ведь я засунул свой нос в еще большее количество дырок. Настолько большое, что часть из них уже вынужденно бросил! Вон, образование в пример!
А ведь это плохо! Когда берется кто-то за дело, и бросает! Хуже, блин, и не придумаешь! Кому-то потом пытаться разгадать чей-то план, и начинать двигаться в иную сторону от уже намеченной цели, теряя уже пройденный путь. Так что мне надо поменьше вот так вот дёргаться, и побольше делегировать полномочий.
Назначить пару уже проверенных людей, на роль кадровиков, моего недоминистерства. А еще… прекратить уже подворовать для своих хотелок из бюджета! Министр финансов, бедняга, вон уже икает в припадке! Ведь решётки — не помогли! И я его пару дней назад уже видел всего бледного, идущим со свечкой в церковь.
Глава 13 — Ванька
Иван, по батьке Николаевич, всегда обожал свою сестру. Это тянулось еще из очень глубокого детства, когда мальчишка, еще не отдавал себе никаких отчетов о собственных действиях. Когда он был совсем маленьким, и мог разве что неустанно плакать.
Сам Ванька этого не помнит. Не помнит о и слез, своих и матери, ни вереницы врачей, сменяющихся друг за другом как в калейдоскопе. Ни бесконечного недомогания, граничащей с попаданием в реанимацию. Он знает только, что тогда был очень слаб. А остальное — осталось за бортом сознания паренька.
А еще он не столько знает, сколько чувствует, что и тогда его сестра была неким лучиком надежды, комнатным солнцем, что вторгаясь в дом, всех согревало своим теплом. Она всегда, удивительно точно чувствовала, что нужно маленькому Ване, никогда не путая «агу» на обмочившие пеленки, с «агуг», на желание пожрать.
Всегда помогала по дому маме. Прибиралась, стирала, готовила… и даже делала какой-то ремонт в квартире! Всегда была максимально полезной, пусть и бывала дома всегда редко. Почему так? Мальчик никогда не знал. Скучал, но терпел. И сейчас не знает ничего, но все так же терпит, стараясь не задавать лишних вопросов.
Однако, один вопрос его все же беспокоит неимоверно: фигуральное выражение «комнатное солнце», которым он обозвал сестру еще тогда, когда ему было три, вдруг оказалось вовсе не фигуральным. Он вдруг понял, что от неё и правда, в физическом плане! Веет как от печки, что можно погреться даже не касаясь. И в тоже время, сама кожа сестры, мертветски холодная, словно неживая материя. Или вообще — камень.
Так было всегда! Просто он не замечал. За оболочкой «теплоты», вводящей в замешательство рецепторы, сложно уловить истину. А сам факт излучения, слишком легко списать на что-то иное, обычное, житейское. Что и происходило, и происходит, наверное, со всеми людьми, встречающимися на пути его дорогой сестры.
Однако он вдруг прозрел. Неожиданно, и не приятно. Когда случается такое горе как у него, многие вещи в жизни начинают подвергаться сомнению, и переосмыслению. Ведь он не просто потерял родителей, где-то там, с ужасной весточкой по телефону или в конверте. И травмой психики, с мыслью «слова тоже могут ранить!». Ведь фраза «они мертвы», реально была бы тяжела к восприятию. Но нет, для него это не просто «смертельные слова», которые нужно лишь услышать, осознать, принять.
Он был там! Рядом! Не видел, но слышал! Их голоса, тихие перешёптывания из-за удушающего воздуха, что совсем не хочется в себя вдыхать. И последние слова… последние вздохи. Он… пытался кричать, пытался их звать, пытался сделать хоть что-то. Но… он сорвал голос криком еще в тот момент, как рухнул дом, и больше не мог даже сипеть, лишь беззвучно выпускать из себя воздух. И о вообще думал, что навсегда остался «беззвучным призраком».
Его зажало между плит в карман, фактически равный его размерам, что и пошевелится не выходило, не говоря уже о том, чтобы начать стучать и бренчать, призывая на помощь. А прямо через стену от него… так немыслимо близко, и далеко! Лежал отец, придавленный плитой, и мать, пытавшаяся что-то с этим сделать.
Они кричали, они звали… но ничего не происходило. Где-то вдали работала техника, кричали и стонали иные люди, но в глубине завалов, где они оказались, практически ничего не происходило. Лишь изредка доносились голоса спасателей, просивших то помолчать, то наоборот поорать, и проходили легкий волны вибраций, знаменующие не то успешное вскрытие области с людьми, не то складывание плит в стопу, обрывая чьи-то жизни.
И будь Ванька, мальчиком обычным, любящим мультики, комиксы и анимэ, таким, как, наверное, все его одноклассники, он бы в такое время начал мечтать и думать, что это же подходящее время для пробуждения суперсил! Стал бы пытаться прожечь стену над собой, лежащею словно крышка гроба мавзолея, взглядом, порвать сковывающие его бетонные оковы усилием плеча, стать вдруг нематериальным… или еще что, на что хватило бы детской фантазии, или фантазии автора, видимых ребенком популярных произведений.
Но Иван не был фантазером. Он был с рождения реалистом. И он понимал — бетон есть бетон, и не в человеческой власти его разрушать усилием руки. Никогда ты маленький мальчик, а бетон вполне нормальный. И что материя, есть материя, и сквозь неё нельзя пройти. И глаза, если свет и испускают, то им нельзя разрушить все тот же пресловутый армобетон. Так что нужно оставить глупые, бессмысленные попытки наивным дурочкам, и экономить силы, дабы не умереть под завалами от простого и банального обезвоживания.
