А я опять уснуть не могла.

Ругала себя, укачивала, подушку обнимала, да снежинки за окном считать пыталась, вот только не заснула, пока сердце мое не успокоилось, а он смеется опять, да так ласково, что страшно снова смутиться и проснуться.

- Так и не скажешь ничего мне, свет очей моих? Мучаешь душу мою ты мятежную молчанием своим, красавица. Покоя мне не даешь, сон забираешь.

- Ой, молчи, Повелитель снежный, не то опять проснусь и до утра глаз не сомкну! - выдохнула я и сама поразилась, что голос собственный слышу во сне своем так же ясно, как и его голос, словно говорить подобно ему научилась душой своей.

И растерялась я вся!

Как же получилось так, что и я говорить стала?

- Крепнет связь наша, драгоценная моя, - слышу, что улыбается он, а голос подрагивает даже, от удовольствия и гордости, - Чем больше мне ты доверяешь, чем сильнее душу свою раскрываешь, тем ближе к тебе быть могу я.

- Теперь и касаться меня можешь? – шептала я и слышала голос его завораживающий и мурчащий почти:

- Могуууу…

- Ты не шали только, Повелитель снежный! А то ведь я и по руке твоей шлепнуть могу!

А он хохочет надо мной, да так заразительно и красиво, что и я сдержаться не могу, ведь и сплю, а все равно даже сквозь сон улыбаюсь.

- Шалить не буду, а удержаться от тебя не смогу я! – снова шепчет и чувствую, как касаются его пальцы ладоней моих, осторожно и нежно, словно боясь боль причинить или испугать жаждой своею, а я бы и словами передать не смогла до чего же это приятно, что аж сердце заходится и снова румянец на лице выступает.

Вроде и не делаем ничего плохого мы, а словно что-то запретное творим, отчего еще слаще на душе становится.

- Правда выходит, что только зимой ты ко мне приходить можешь? – шептала я, раскрывая ладони под его пальцами, которые рисовали узоры на мне, и каждый пальчик наглаживали, и думала, что чуднО это все – слышу его и чувствую, а сама лежу с закрытыми глазами в темноте полной, и уже не понимаю даже сплю ли я или в бреду нахожусь каком-то.

- Зима - моя, земля - моя – в ответ он прошептал слова, которые я знала лучше молитвы любой.

-…и я – твоя.

И где-то нутром знала, что улыбается он сейчас, когда пальцы наши переплетались в замок нерушимый и смотрел на меня горячо и ласково, да только я его не видела.

- Ведь это ты приходил к порогу нашему, когда маленькой я была?

- Я.

- И стариком тем, что подарил мне камень волшебный, ты был?

- Я.

- Так какой же ты на самом деле, Повелитель снежный?

А он опять смеется и шепчет близко-близко, что ощущала его дыхание морозное на своем лице:

- Боишься, что стар я, да не красив собою, душа моя драгоценная?

- Ничего не боюсь, будь ты хоть чудище морское!

- А ведь испугалась меня, когда летом я к тебе приходил, - шептал и касался губами к щеке осторожно, словно и правда удержаться не мог оттого, чтобы не касаться меня, видя, наверное, как я нахмурилась, пытаясь понять, когда же летом видела его.

И словно услышала шипение легкое, а перед глазами тут же та змея огромная появилась – могучая, длинная, черная…да с глазами светлыми, когда ахнула я:

- Неужто и змей тот ты был?!

- Я. Много обличий у меня, душа моя драгоценная, и имен много, но настоящий облик свой в этом мире показать не могу я. Не должны люди видеть меня. Знать меня не должны. Таков закон.

- И даже я видеть не могу тебя?...

А он снова губами своими коснулся меня легко и мягко, и казалось мне, что улыбался, когда прошептал:

- Связь наша в две стороны уходит. Как я к тебе могу дорогу найти, так и ты ко мне. Найди меня, душа моя, и увидишь, какой я на самом деле…

Долго эти слова из головы моей не выходили, когда рассвет нежданный настал и солнце встало, разгоняя тьму и лучами своими открывая глаза мои, что открываться не хотели и прощаться с Повелителем снежным не желали.

Хоть и знала я, что день зимой короток и стоит спать лечь, как снова свидимся мы и буду слушать голос его завораживающий и ощущать прикосновения его нежные, а все равно время тянулось невыносимо долго до встречи нашей.

Даже если не было и минутки свободной присесть, пока я старалась все дела по хозяйству на себя взять, чтобы лежала больше бабушка и себя не утомляла, а выбегала иногда на улицу, улыбаясь снегу чистому и касаясь его руками, будто это и был Повелитель мой снежный и мог чувствовать, что и я его касаюсь, вспоминая слова, что кем угодно быть он может:

- …я и луна, что на тебя смотрит, любуясь. И метель снежная, что землю шалью укрывает. И лед, что на речке встал и переправой стал…

- Выходит, что правда в сказаниях старых про двух братьев, что мир поделили между собой? И про богов, что раньше в мире нашем правили?

- Никуда не пропали мы, драгоценная моя. Люди про нас забыли, но не исчезли мы от этого и силы своей не потеряли. В природе свой порядок заведен и мы отвечаем за него с того момента, как пришли в мир этот.

- Не рождены вы и умереть не можете?

- Не от руки человеческой, душа моя.

За делами домашними я все слова его вспоминала, едва ли наизусть не выучивая, и как бы худо не приходилось нам с бабушкой сейчас, а чувствовала себя такой счастливой, что иногда страшно становилось, что все это неожиданно закончиться может.

Нас и раньше то не особо в деревне любили, а уж как прошел слух, что снова земля сотрясалась по осени и по моей вине, то и вовсе стали обходить стороной.

Бабушка моя была знатной вязальщицей, и вышивала так, что удивлялись все.

Раньше продавали ее труды, и хоть какая-то копейка была, а теперь и к дому нашему подходить люди боялись. Говорили, что ведьмы живут, думали, что из-за нас всё худое и лихое происходит в семьях и всей деревне, словно было нам дело до других семей. Поэтому жили только на то, что в огороде росло нашем, да благодаря рыбалке. Только Тайкина семья помогала нам мукой, чтобы хлеб да пироги печь могли, отмахиваясь от соседей своих, которые шептали, что беду они на себя накличут, коли будут к нам ходить, да ведьмам помогать.

А теперь я словно не одна была.

Чувствовала, что Повелитель снежный мой всегда рядом, многоликий и с сотнями имен.

И пусть его Злом называли, и Смертью черной, и змеем проклятым, а для меня он был самый лучший, потому что плохого мне не делал, а стал в этой жизни моей защитой и опорой.

- Не можешь войти в дом к нам человеком, а по хозяйству помогаешь, - смеялась я во сне очередном, когда предыдущим утром подскочила на рассвете с Повелителем своим снежным нехотя простившись, а вся дорожка к дому вычищена, да так ровно и красиво, что и понять невозможно как же так это все получилось.

- И всего то вьюга прошлась у дома твоего, да раскидала снег куда надобно, - улыбался он в ответ.

- И соседей засыпала по самую крышу, что они до самого вечера снег никак убрать не могли?

- Полезно им. Когда руки работают, и язык не распускается.

- И дрова наколишь вьюгой, Повелитель мой снежный? - лукаво улыбалась я, слыша смех его ласковый и глубокий, который полюбила всей душой своей, всем сердцем трепетным.

- Все сделаю для тебя, скажи только, ненаглядная!

А я просыпалась с широкой улыбкой на губах, и такой же счастливой весь день порхала до самой ночи, а уж ночью сияла вся, обнимая крепко бабушку задумчивую и скорее забираясь в свою кровать, чтобы веки плотно закрыть и снова оказаться в объятьях любимого своего.

- Завтра на рыбалку сходить надобно...скоро и мясо закончится у нас, а охотники теперь продают кости одни, толка от них никакого нет, только деньги последние тратим.

- Дома завтра будь, а утром ранним вставай и иди на озеро дальнее, там рыбачь - обнимали меня руки крепкие и сильные, боли не причиняя, а оплетая ароматом своим морозным и теплом, от которого душа моя грелась и трепетала.

- Да разве есть на дальнем озере рыба то?

А он только смеялся загадочно и губами своими жаркими целовал осторожно и мягко, чтобы не проснулась я случайно и нашу встречу не укоротила и без того короткую.