– В смысле, убить вас?

– Да. Но твой поступок меня озадачил. Никто не заметил, что у меня проблемы, только ты. Значит, ты за мной наблюдал. Но почему ты мне помог? Мог бы просто наблюдать, как я умираю, или даже…

– Я хотел попросить вас позволить мне быть рядом, когда вы будете умирать. Только, когда уже ничего нельзя будет сделать. А тогда ещё было можно.

– Нагло. Зато честно.

– Просто, говорят, вы ведёте дневник…

– Кто сказал?

– Все говорят. Говорят, вы с самого начала решили, что не будете лечиться, а только ждать смерти и вести дневник.

– Лечиться… А смысл? Они не умеют лечить стариков. Всё их лечение – это отравить весь организм, авось болезнь сдохнет первой. Молодые ещё могут выжить, у таких как я шансов нет. Сто раз видел. Даже если эта тварь подохнет, то своим трупом потом точно отравит остальное тело. Никакого смысла. Только деньги тратить. Дневник. Да. Я веду дневник. Сильвия мне помогает, когда я сам не могу управиться с камерой. Это мой подарок тем, для кого смертельная болезнь – пугающая неизвестность. Неизвестность пугает сильнее всего, ты не знал? Все мы обречены с того момента, как родились. Но какое-то время нас это совершенно не беспокоит. Мы можем радоваться, заниматься делами, строить планы, смотреть дурацкие сериалы, как будто наша последняя минута чем-то отличается от любой другой. И всё потому, что ближний свет фар освещает нам клочок пути, который мы сами же и нарисовали. Но всё меняется, когда нам называют срок. На нашем рисунке появляется дверь, за которую не проникает свет. Я надеюсь, что мой дневник поможет тем, кому назвали срок, справиться со страхом темноты.

– А священники. Разве это не их работа?

– Да-да. Падре Винцент. Но он больше не придёт.

– Почему?

– Потому что я просил его не приходить. Своими россказнями он мне мешает сосредоточиться на реальности. Промывал мне мозг, чтобы я оставил церкви побольше денег. А у самого глаза рыбьи.

Уго замолчал и с минуту как будто спал.

– Я стал быстрее уставать. Скоро обезболивающее станет действовать хуже, а я буду болтаться в беспамятстве всё дольше и дольше. Ты получишь копию дневника без права распространения. Все права на него будут у Сильвии. Таков наш договор.

Уго снова помолчал, отдыхая.

– Приходи в любое время.

В последний день каникул Лиза и Даниель таскались за Вито по улице хвостом, вытягивая истории из больничной жизни. Они ходили кругами, Вито не хотел уходить далеко от дома. Из окна высунулась Ариадна и помахала Вито. Тот немедленно кинулся домой.

– Звонила Мария. Сказала, Уго просил тебя прийти, – Вито выслушал это в дверях и кинулся прочь. Во дворе на бегу махнул друзьям, что всё объяснит позже и запетлял переулками в сторону больницы. Терпения ждать автобус не было. Он пробежал пару остановок, когда автобус его догнал. Вито запрыгнул внутрь и уткнулся в контролёра. Он машинально похлопал себя по карманам, но уже сам понял, что билета у него нет. Автобус уже поехал, всё говорило о том, что неприятности стоят сейчас перед ним, одетые в тёмно-синюю форму. Кто-то протянул руку сквозь толпу и отдал контролёру билет. Тот его прокомпостировал и вручил Вито, который поискал глазами добродетеля. Им оказалась Оливия, дочь Терезы. Она тоже сошла у больницы. Вито поблагодарил её и рванул по коридорам.

В палате Уго повисла тихая печаль. Вито вошёл, стараясь ступать мягче. Сильвия вглядывалась в лицо Уго и держала его за руку. Она забыла про видеокамеру. Вито повернул камеру в сторону кровати, скадрировал картинку в видоискателе и включил запись.

Прошло часа два. Вито пару раз поменял в камере аккумулятор и один раз карту памяти. Падре Винцент появился в дверях, шепнул сиделке, что будет в холле, если понадобится. Та кивнула так медленно, будто боялась кого-то спугнуть или что-то расплескать. Винцент скрылся и прикрыл за собой дверь. Тишину нарушало шипящее, со свистом и клокотанием дыхание старика и шорох тонкой, сморщенной, веснушчатой кожи на руке под ласковыми пальцами Сильвии. Вито приоткрыл рот, чтобы к тому, во что он вслушивается, не примешивался звук его собственного дыхания и до рези в глазах всматривался в лицо Уго, глядя то на него самого, то на экран видеокамеры.

Дыхание старика становилось неглубоким, паузы между порывистыми, утомительными вдохами удлинялись, пока не сменились последней, переходящей в его, Уго, персональную вечность.

Сильвия отпустила ладонь, встала и открыла дверь в палату. Вслед за запахами из коридора появился падре и дежурная медсестра. Вито выключил камеру и вышел в оранжерею. На дорожке стояло пустое кресло на колёсах. Вито присел на декоративный камень и принялся разглядывать пятна отражённого от стёкол света, просвечивающего листья, как рентген. Через несколько минут с ним рядом оказалась Сильвия.

– Спасибо, что присмотрел за камерой. Мне было не до неё.

Вито улыбнулся и пожал плечами.

– Тебе, должно быть, тяжело такое наблюдать?

Вито снова пожал плечами.

– Скажи что-нибудь. Может, тебе успокоительного дать? О чём думаешь?

– Думаю, какая ненадёжная конструкция у человеческого тела.

Сильвия хмыкнула:

– Понятно, успокоительное не пригодится, – и собралась обратно в палату.

– И почему нельзя дать человеку новое тело, или хотя бы часть? Уго говорил, что отдал бы за это всё, что у него есть.

Сильвия обернулась.

– Не знаю. Может быть потому, что тогда пришлось бы отнять это тело у кого-то другого.

Карла не было в мастерской, пошёл по знакомым в поисках заработка. Даниель перемещался вместе с лучом света из мансардного окна, который освещал книжную страницу, когда заметил про себя, что идея учиться, почитывая учебники на чердаке упёрлась в то обстоятельство, что учебники как-то вдруг закончились. Затем он остро осознал, что ему не хватает способа проверить всё то, что в них написано. Само время подталкивало его к уже такому близкому опасному краю, когда выбор останется только из двух вариантов: либо он перепрыгнет через бездну в мир, где существуют современные лаборатории и советы наставников, либо провалится туда, где ничего этого нет, и там сгинет. Третий вариант никак не удавалось разглядеть за первыми двумя. От мысли, чтобы вернуться в приют, войти в кабинет Нормы Костелло и потребовать собственные документы, хотелось бежать не останавливаясь, пока сам приют с его настоятельницей не провалятся туда, где находятся все физически недостижимые объекты.

Даниель выудил из кучи на стуле относительно чистую рубашку, переоделся и вышел пройтись. Размеренные шаги помогали думать, растворяли страх, от которого иногда сводило живот. Страх отступил, как только он вошёл в парк. Влажный воздух и приглушённое птичье щебетание помогали унять мысли. Он прошёл вход в зоопарк и свернул по дорожке сначала налево, затем направо и пошёл прочь от арены для лошадиных забегов. На поляне, где были расставлены статуи знаменитых на весь мир людей, он подошёл к фигуре человека столь же кудрявого, как он сам. Даниель встал напротив лица и спросил, обязательно ли ему самому лезть за стену приюта? Почему бы Норме Костелло самой не принести ему все нужные бумаги?

Сходство шевелюр и наглый вопрос, будто бы заданный собственной статуе развеселили Даниеля тем, что он понятия не имел, как на него ответить. Однако к моменту, когда он вышел из парка к старинному особняку, переделанному в ресторан и пошёл, плавно спускаясь с холма вдоль стены, план почти созрел. Может быть, это был не совсем план, скорее доверие некоторым логическим заключениям, по которым его не могут сдать в приют, пока не увидят доказательств, что он на самом деле оттуда и что для удостоверения его личности придётся кому-то всё-таки извлечь бумаги из шкафа настоятельницы.

Сомнения всё же были. Иначе откуда было взяться ступору и противным, словно от ударов током подрагиваниям в ногах, когда он стоял перед входом в отдел муниципальной полиции? Даниель глубоко вдохнул, сказал себе, что совсем не обязательно делать это прямо сейчас, ведь можно вернуться тогда, когда он будет готов, и вошёл внутрь.