Ноябрь 1861 г. ЛИШЬ ПРЯДЬ ВОЛОС После смерти декана Свифта среди его бумаг был найден маленький пакетик, содержащий всего только локон; пакетик был надписан вышеприведёнными словами. Та прядь — в стремнине жизни пузырёк; Она — ничто: «лишь прядь волос»! Спеши следить, как ширится поток, Её же смело брось! Нет! Те слова так скоро не забыть: В них что-то беспокоит слух — Как бы стремится снова подавить Рыданье гордый дух. Касаюсь пряди — образы встают: Струи волос из дымки сна; О них поэты неспроста поют В любые времена. Ребячьи кудри — приникает к ним Ехидный ветер на лету; Вот облаком покрыли золотым Румянца густоту, Вот нависают чёрной бахромой — Блестит под нею строгий взгляд, А вот со лба смуглянки озорной Отброшены назад; Затем старушка в круг венцом седым Косичку заплела свою… Затем... Я в Вифании, пилигрим, Бреду сквозь толчею И вижу пир. Вся горница полна. Расселась фарисеев знать. Коленопреклонённая жена Не смеет глаз поднять. Внезапный всхлип, и не сдержала слёз — Познал отчаянье порок И вот стирает пыль струёй волос С Его священных ног. Не погнушался подвигом простым Святой их гость, смягчил свой зрак. Так, не гнушась, почти вниманьем ты Былых сочувствий знак. Уважь печали сбережённый след; Ему пристанище нашлось. Погас в очах, его любивших, свет, — Осталась прядь волос. 17 февраля 1862 г. [48] РАЗОЧАРОВАВШИЙСЯ (МОЯ МЕЧТА) Я деву юной представлял — Семнадцать лет едва. Ну что ж, прибавить к ним пришлось Ещё десятка два. Я представлял каштан волос, Лазурь в глазах — а тут Каштан какой-то рыжий, глаз — Какой-то изумруд! Я мыслил губки: лепестки От розочки пригожей. Но разве я предполагал У носа цвет похожий! Воображал округлость форм, Улыбку на устах... Ну эту тучность, да оскал Я не выдал в мечтах. Вчера моих касалась щёк, А заодно ушей. Но ждал я всё же, признаюсь, Касаний понежней. Пополнить можно ли ещё Её достоинств ряд? Добавить нечего к нему, Убавить только рад. Медвежья грация во всём, Подвижность валуна, Жирафа шея, смех гиен, Стопа как у слона. Но — верьте! — я её люблю (Хоть прячу страсть от всех): «В ней всё, что я в ней видеть рад», Но слишком много сверх! [49] Был светлый вечер, тишина, Вдали смутнел туман; Была та девушка стройна, Несла свой гибкий стан С предерзкой грацией она. Хватило взгляда одного, Улыбки, что лгала, — Пошёл я следом. Для чего? Она ли позвала, Но я подпал под колдовство. Плоды мелькали средь ветвей, Цветочки напоказ, Но всё не так с душой моей В проклятый стало час. Как бы сквозь сон меня достиг Девицы голосок: «Что наша юность? Всякий миг С подарками мешок». Я возразить не смог. Пригнула ветвь над головой, Достала дивный плод: «Вкусите сока, рыцарь мой; Я после, в свой черёд». Ужели я в тот миг оглох? Ужель утратил зренье? Ведь был в словах её подвох, В её глазах глумленье. Я впился в плод, вкусить стремясь; Мой мозг как пук соломы, Как факел вспыхнул. Разлилась В груди волна истомы. «Нам сладок лишь запретный плод, — Промолвила девица. — Кто пищу тайно запасёт, Тот вдоволь насладится». «Так насладимся!» — вторил я, Как будто горя мало. Увы, былая жизнь моя С закатом умирала. Вздымалась чёрная струя. Девица руку неспроста Мне сжала. Будто отлегло: Поцеловал её в уста, Потом в лилейное чело — Я начал с чёрного листа! «Отдам всё лучшее! Гляди! — Схватил я за руку её. — Отдам и сердце из груди!» И вырвал сердце самоё — И мне она дала своё... Но вот и вечер позади. Во тьме я лик её узрел, Но с наступленьем темноты Он весь обвял и посерел, И обесцветились цветы. Смятенье овладело мной. Я как затравленный олень Сбежал. И мнилось, за спиной — Безжалостная тень, Летящий зверь ночной. Но только странно было мне, Иль это я воображал, Что сердце смирно, как во сне, Себя вело, хоть я бежал. Она сказала: сердце ей Теперь моё принадлежит. Теперь, увы, в груди моей Осколок льда лежит. А небо сделалось светлей. Но для кого на косогор Упал победный свет, И древних милых звуков хор Кому принёс привет? Меня былого нет. Смеюсь и плачу день за днём; Помешанным слыву. А сердце — огрубелый ком, Уснувший наяву, Во тьме хранимый сундуком. Во тьме. Во тьме? Ведь нет: сейчас, Хотя безумен я, Но вновь на сердце пролилась Прозрачного ручья Живая светлая струя. Недавно на исходе дня Я слышал чудо-пенье. Исторглись слёзы у меня, Слепое наважденье Из глаз и сердца прогоня. «Поющее дитя И вторящие сада голоса! О счастье, радость пенья, Цветы на загляденье, Вплетённые неловко в волоса — Простая радость бытия. Усталое дитя, Глядящее на солнечный заход И ждущее, что Вечность, Нелживая беспечность, Мучительные цепи разорвёт, Что дать покою не хотят. Небесное дитя; Лицо мертво, и только взгляд живой, Как будто с умиленьем Не тронутые тленьем Глаза следят за ангельской душой, Любуясь и грустя. Будь как дитя, Чтоб радуясь дыханию цвести, Из жизни быстротечной С душою неувечной В одеждах незапятнанных уйти, К блаженству возлетя». Вернулись краски бытия, И разгорелось чувство В моей душе. Безумен я? Мне сладко то безумство: Печаль и радость — жизнь моя. Печален — значит, я признал: Лихим возможностям конец — И представляю, как бы сжал Чело сверкающий венец, Когда б желанью угождал. Я светел — значит, снова смог Я вспомнить лет обетованье: Чело получит свой венок, Хотя бы я, испив страданья, Ушёл за жизненный порог. вернуться В стихотворении (со слов «Я вижу пир…») содержится аллюзия на рассказ евангелиста Луки о том, как некая грешница приблизилась к Иисусу, сидящему с фарисеями за трапезой, и «начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром». (Евангелие от Луки, 7:36—39, 44—50.) Лука, однако, не называет города, а про Вифанию говорит Иоанн, где ноги Иисуса помазала миром и отёрла своими волосами Мария, сестра Марфы и Лазаря (Евангелие от Иоанна, 11:1—2 и 12:1—3.). В предуведомлении Кэрролл называет Свифта по его официальной должности декана, или главы собрания каноников (настоятеля) собора Св. Патрика в Дублине, которую тот занимал с 1713 года и почти до конца жизни. вернуться Напечатано в CollegeRhymes, III (1862) под названием «Разочаровавшийся». С августа 1862 года и до марта 1863-го Кэрролл был редактором College Rhymes, и данный выпуск этого альманаха особенно богат на его сочинения. Вместе с тем во всех переизданиях Кэрролловых «Complete Works», начало которым положил однотомник 1932 года с предисловием Эликзендера Вулкотта, равно как и в Сети, это стихотворение подаётся под названием «Моя мечта» и без второго куплета. Причина этому нам неизвестна. В последней строфе данного стихотворения Кэрролл вновь, спустя семь лет после «Алисы в Зазеркалье», обращается к первой строке чувствительной песни «Алиса Грей» Уильяма Ми («В ней всё, что я в ней видеть рад» — см. пункт 3 Приложения к данному разделу). вернуться Выражение из Книги Притчей, глава 9, стих 17: «[В]оды краденые сладостны, и хлеб утаенный приятен» (так говорит «женщина вздорная и шумная, глупая и ничего не знающая» «скудоумному»). «Воды краденые» символизируют потаённое распутство. |
