УЖАС КАКОЙ! Был шаток человека шаг, Подрагивало веко. Дивясь, не мог понять никак Того я человека. Бежал румянец с этих щёк, Запали очи свыше... Взаправду ль нечто он изрёк? Взаправду ль я нечто слышал, Пока через комнату он шагал, Сжимая кулак в кармане, Пока его взгляд кровавый мелькал В сгущавшемся там тумане? Другой рукой протёр он глаз, Да топнул он ногою. И донеслось на этот раз Из уст его такое: «Дал ручку ему, а этот чурбан, Не разобравшись, сразу Чернил немыслимый фонтан Послал мне в оба глаза!» Из журнала «РЕКТОРСКИЙ ЗОНТИК» (1850—1853)
ГУБИТЕЛЬНАЯ ПОГОНЯ Укрыт в лощине утлый лаз Под монами вьюнов Глухая пазуха под час Зверью давала кров. Ни солнца луч ни взгляд а чей Проникнуть глубь не мог Зато из пазухи ручей Просачивался в лог. Скакал монарх на дело спор Ловитвой распалён За ним спешил весёлый двор Науськивая гон. Под крик и вой они гурьбой С утёсов’низ неслись А впереди дразня трубой Сноровкий прядал лис. Вперёд вперёд к чему расчёт Спасительна нора О лю!—ди слазать в свой черёд Кому придёт пора. Догнать догнать праще под стать Брехнёй взбивая жуть Одна борзая первой в падь К утлизне правит путь. В норе исчезли нос и лоб За ними пара лап О ужас! чавканье взахлёб Большой глоток и всхрап. Король за бич рукою хвать От рети сам не свой «Кто смел собак моих зобать Умрёт под сей рукой». Главу он всунул выпер тыл Раскрыли гриди рты Там лязг да хлоп как будто крыл Здесь зад из темноты. Толкают-тянут ох грядёт Кто прятался впотьмах. Кусок рисую: страшный рот С монархом на зубах. В ШТОРМ Старик сидел над бездной вод Как некий бес замшелый — Бе дик и чуден: вдруг начнёт Плясать как оголтелый, И только скачет взад-вперёд Пред бельмами свет белый. Покров сгустился грозовой, От запада кочуя; В гнездо гагарка с головой Укрылась, бурю чуя, Скрестил он руки пред собой: «Ты, гром, греми; ты, ветер, вой! Остаться здесь хочу я!» У дуба старый ствол скрипел — Листву отяжеляли Потоки вод. Старик сидел И вглядывался в дали, Где облик моря посерел, Где волны с пеною как мел Толкли корабь невмале. Гроза гналась за кораблём: Под ним валы ревели, Над ним неистовствовал гром; Отчаянно скрипели Все крепи, вверх да вниз кулём Его кидало, но рулём Был наклоняем к цели. В браде косматой злой оскал Как щель разъял личину. «А я заклад сам-десять дал, Что встретят все кончину. Но что возьмёшь, — не угадал; Закинет Боб за спину». И вниз главой старик со скал СКОРБНЫЕ ЛЭ, №1 Давился ливнем водосток Не гром гремел, но молоток: Курятник — в поправленье. В минуту — просто ударов до ста [10] : Прилаживая шесты, Там двое юнцов, лихих молодцов, Улучшили насесты. Опять пустили куру в дом [11] . Она — к яичкам (про омлет, Яичницу — и об ином — Мы ей навряд ли намекнём [12] ): Осмотрев скорлупки — Нету ли погубки; Пронесясь в оглядке — Всё ли тут в порядке: Капли не висят ли, Мыши не шуршат ли — Села по привычке Снова на яички, Да так, что лапок будто нет. Шло время, развивалась скорлупа; «И стисканно, и красоте урон», — Внушала мать, не будучи тупа [13]
, Чтоб содержанье выходило вон [14] . Но ах! «не те тут выраженья!» — Сказал… какой-то там поэт. Кто хочет имени — спросите у других. Могу я сказать, коль не всё вам равно, Что вряд ли слыхал он в Парламенте пренья; Уверен: хоть раз побывай он на них, Он тот час сменил бы, мне кажется, взгляды: Там в таких выраженьях вас приветствовать рады… А имечко… Впрочем, тут ясно одно: У вас и у меня такого нет. И вот — свалилось вдруг на нас! (Что значит: не поднять уж боле.) Пришли в курятник в ранний час — Лежит цыплёнок. Вот-те раз! Иль истощился сил запас, А только жизнь оборвалась. Кормилец [15] , птенчика найдя, Зашёлся рёвом не шутя. И то — несчастней нету доли! Вот так: обратный есть билет [16] , И вы примчались на перрон, Что так от света отдалён, — Домой! где чайник уж согрет; Вы мчались — шляпа сорвалась, И тут увидели, бесясь: Последний поезд скрылся в поле… [17] Не передать, как много было толка По поводу безвременной кончины, Догадок смутных — например: «Иголка! Видать, на шип наткнулся без причины». И длился гам, стенанья, вздохи, пени, Но, наконец, решили непредвзято: «Самоубийство! Ставим шиллинг к пенни — Убился сам, а мать невиновата». Но только в одночасье Посрамлено согласье: Вбегает вдруг ребёнок сам не свой — В слезах и с диким взором, Не с пустяком и вздором, Несчастья вестника являет он собой: «И стойких духом [18] этот вид Совсем лишит силёнок: Сбежавшей курочкой убит вернуться Имитация окончания Греева «Барда», только в смягчённом виде. — Прим. автора. «Бард» (1757) — «пиндарическая ода» Томаса Грея, одно из наиболее прославленных его стихотворений наряду с «Элегией, написанной на сельском кладбище». Окончание оды в переводе П. И. Голенищева-Кутузова: «Так рек; и, падая с горы крутой в пучину, // Он бездны вечныя низвергся в глубину». вернуться То есть, как вареньем из банок, но без банок. — Здесь и далее в стихотворении примеч. автора. вернуться Тогда ритм: удар и ещё две трети удара в секунду. вернуться Если только курочка сама не захочет ими полакомиться, что вряд ли. вернуться Наоборот, обоюдоостра — и клювом, и когтями. вернуться В нашем случае: из рамок скорлупы на свободу. вернуться По-видимому, один из тех двоих лихих молодцов. вернуться Система обратных билетов совершенно замечательна. По отмеченным дням человек может совершить поездку в оба конца, заплатив как за один конец. вернуться Дополнительная неприятность заключается в том, что билет «туда-обратно» нельзя использовать на другой день. вернуться А тем более таких, как уже «изошедший рёвом» «кормилец». вернуться Оба «Скорбных лэ» основаны на реальных событиях весёлой жизни Чарльза Лютвиджа и его братьев и сестёр. В то время Чарльзу Лютвиджу было семнадцать лет; можно видеть, что в этом возрасте он уже проявил себя мастером пародийного цитирования. В начале третьей строфы читатель встречает взятую в кавычки фразу «И стисканно, и красоте урон». Её прототип — строка «Изысканно, да красоте урон» из поэмы Мэтью Прайора (1664—1721, удостоился чести быть похороненным в Вестминстерском аббатстве) «Генрих и Эмма»; контекст таков: Изгибов стана больше не суди От тонкой талии до развитой груди: Искажены корсетом сих времён — Изысканно, да красоте урон. Таким образом, скорлупа, охватывающая готовых проклюнуться цыплят, пародирует «корсет сих времён»; и в том и в другом случае заключённое в них содержание чувствует себя «стисканно». Приведённые строки Мэтью Прайора ещё и в эпоху написания первого из «скорбных лэ» могли служить злобе дня: к ним, обличая современную моду, обратился поэт и публицист Ли Хант в 59-м номере «Лондонских известий от Ли Ханта» (от 13 мая 1835 года). Ещё раз Кэрролл (как Доджсон) использует последнюю из этих строк Мэтью Прайора в качестве эпиграфа к одному из разделов математический комедии «Эвклид и его Современные Соперники». Если читателю попадётся на глаза наш перевод этого сочинения, он увидит, что там эта строка переведена нами несколько иначе. Что поделать! Лишь одно: признать своё бессилие перевести эту строку единообразно для обоих случаев, то есть чтобы она и там и здесь придавала контексту дополнительный комизм, сначала соответственно Кэрролловому, а затем согласно Доджсонову замыслам. Нам остаётся только заверить читателя, что оба наших перевода верны по-прайоровски. — Примеч. переводчика. |
