— Где наши женщины? — как-то спросил вождь Обгорелых, заметив непривычную вечернюю малолюдность около главного костра.

— Лордёныш им сказки на кухне рассказывает… — недовольно пробурчал кто-то из мужчин.

По ночам Роберта мучили кошмары. И иногда он просыпался от собственного крика, весь в поту. Его сердце колотилось, казалось, у самого горла, не позволяя дышать, а сведённые судорогой пальцы цеплялись за меховую подстилку, на которой он лежал. Но от успокаивающих поглаживаний старой Силдж и от её горького отвара ему сразу становилось легче — усмирялась бешеная пульсация в висках, уносились прочь дурные видения.

— Кто же так сильно хочет извести тебя, дитя? — шамкала знахарка. — На-ка, вот ещё это выпей, — вливала она ему в рот очередное отвратительно пахнущее пойло, а потом начинала что-то бормотать на непонятном Роберту языке, проводя скрюченными пальцами по лбу, глазам, сжимая виски. С недавних пор она уже не дёргала его за волосы и ухо, а всё больше жалела: — Чем же они травили тебя, горемычного? Но ничего, я выгоню из тебя всю эту заразу…

После целебных настоев Силдж весь следующий день Роберт бегал в нужник, содрогаясь от смрада той жидкой чёрной мерзости, которая из него выходила. А к вечеру чувствовал себя полностью обессиленным. Он был уверен, что доживает последние дни. Но «трясучка» и кошмары случались с ним всё реже, а потом и вовсе прекратились.

— Роберт, вставай, — кто-то тормошил его за плечо.

— Что случилось? — Он рывком поднялся, протирая глаза.

— С тракта в предгорье свернул обоз. Скорее всего, в Суровую Песнь. Наши собираются его захватить. Поднимайся, ты тоже идёшь. — Грай поспешно, но не суетливо собирала походную сумку.

Встающее солнце уже окрасило вершины гор, заглядывало в окна, но женщины ещё спали, и только Силдж что-то бормотала и беспокойно ворочалась на своей лежанке.

— Откуда ты знаешь?

— Дозорный заметил дымовой сигнал.

— Ты тоже идёшь?

— Нет. Сегодня у молодых испытание. Обоз маленький, не с рудников, поэтому воинов будет немного. Парни должны показать себя. — Грай кивнула успокаивающе: — Не бойся, я попросила брата, он присмотрит за тобой.

— Тиметта? Да он, скорее, прирежет меня по дороге.

Отношения с мужчинами у Роберта никак не складывались, а с Красной Рукой всё обстояло хуже всего. Тот всегда так свирепо щерился при виде Роберта, что он предпочитал как можно реже попадаться ему на глаза. И до головокружения продолжал его бояться.

— Нет, он мне обещал. Не серди его и держись рядом. Делай то, что он говорит, не перечь ему, и всё будет хорошо. Вот, возьми. — Грай сунула в руки Роберта кожаный мешок. — Там немного копчёного мяса, корпия и целебная мазь для ран. Из лука ты уже хорошо стреляешь, но копьё тоже возьми. Поторопись.

В отряде Роберт насчитал двадцать пять воинов, из них четверо были совсем молодые, на год-полтора старше него. У Сверра, Ола и Торстена за плечами также висели луки, а в руках они держали копья, и только Гвен, самый старший из них, щеголял с мечом на боку.

Из ущелья поднимались спорым шагом, почти бегом, растянувшись цепочкой по едва различимой тропе. Вожак, казалось, сворачивал наобум, руководствуясь одному ему видимыми знаками и подсказками, петляя между вековыми страж-древами и огромными валунами. Сейчас Роберт отчётливо сознавал, что ни один отряд, направленный из Долины на его поиски, никогда не найдёт проход к поселению Обгорелых.

К концу подъёма он совсем запыхался, но Красная Рука не сбавил темпа.

— Уже подыхаешь, лордёныш? — Хаген ткнул Роберта древком в спину, и когда тот чуть не упал, рассмеялся: — Это тебе не сказочки у костра рассказывать…

Обоз нагнали ближе к полудню, солнце уже стояло в зените. Пять доверху гружёных повозок медленно двигались вдоль реки, их сопровождали полторы дюжины конных воинов — в доспехах и с обнажёнными мечами. На штандартах красовался герб Белморов: шесть серебряных колокольчиков на пурпурном поле. Роберт смотрел сквозь густые заросли боярышника и лихорадочно прикидывал, справится ли охрана с горцами, если он поможет ей — окликнет заранее, чтобы стражники приготовились к битве.

Словно прочитав его мысли, Красная Рука обернулся.

— Не вздумай дурить, лордёныш. Иначе скажу Грай, что ты сдох.

Роберт удручённо кивнул.

Хаген взял с собой Торстена, Гвена и двоих взрослых Обгорелых, они обошли обоз справа по перелеску, и как только достигли головной телеги, над предгорьем разнёсся клёкот орлана. Во всадников полетели стрелы, кони заржали, раздались отрывистые команды, завизжали женщины. Обгорелые нахлынули на обоз серой волной — не особо многолюдной, но неожиданной и безжалостной. По приказу Красной Руки Роберт остался на месте, лишь вышел из засады и встал в полный рост, готовый стрелять. Но он так и не выпустил ни единой стрелы.

В детстве Роберт часто просил мать кинуть кого-нибудь в Лунную дверь, а иногда и требовал. Для него это была самая весёлая игра, самая чудесная забава. Глупый несмышлёныш, он не понимал тогда, что боль — это несмешно, потому что сам ни разу не испытывал её. Он не знал, что страх способен пожирать изнутри, низводя человека до состояния дикого зверя, потому что сам никогда не ощущал такого страха. Ему и в голову не приходило, что смерть — это навсегда.

Сейчас же Роберт осознанно, со всем пылом обнадёженного близкой свободой пленника желал смерти Хагену и всем остальным Обгорелым, и больше всего Тиметту-Красной Руке. Тот — огромный, неумолимый, в неизменном плаще из полосатой шкуры сумеречного кота, с перекошенным от ярости лицом — разрубал своим жутким двусторонним топором чужие головы и спины. Роберт ёжился от страха, видя, как Хаген метнул молот и вышиб стражника из седла, а потом одним сокрушительным ударом размозжил ему плечо, вмяв туда наплечник. Другой стражник насел на Гвена, заставляя отступить к реке, выбил меч у него из рук, чтобы затем мощным полукругом снизу вверх вспороть уже обезоруженного от паха до грудины.

Роберт смотрел на тех и других, и не мог спустить тетиву. Ни в кого из них.

Истошный женский визг оборвала влажно чавкнувшая секира одноухого Ульфа. Торстен и Ол, слаженно действуя в паре, хрустко добивали копьями уже почти бездвижного воина. Красная Рука напирал с топором на такого же, как он сам, здоровяка, когда закованный в латы с ног до головы рыцарь направил своего коня прямо на него. И только тогда Роберт разжал занемевшие пальцы. Конь всхрапнул, встал на дыбы, жалобно заржал, забив копытами в футе от головы Тиметта, и рухнул набок, придавив всадника. Тиметт выругался, злобно вращая единственным глазом, и снова бросился на своего противника. Тот замешкался, буквально на долю секунды взглянув на поверженное животное, и поплатился головой — Тиметт раскроил её надвое. Подоспевший Торстен добил беспомощного рыцаря.

Лязг оружия стихал, слышались лишь стоны раненых и девичий вой.

— Баба твоя, — сказал Хагену командир Обгорелых. — Заткни ей пасть, иначе я убью её. Вы, — взглянул он на Торстена и Ола, — поймайте лошадей и привяжите к повозкам.

Парни кивнули и кинулись исполнять приказ. Хаген отошёл в сторону, и вой прекратился.

— Ты и ты, — грязно-бурый палец ткнул в сторону Сверра и Роберта, — соберите всё оружие, снимите с убитых доспехи. Если кто ещё шевелится, добейте. Берите только нагрудники и шлемы. Остальные помогите раненым, погрузите убитых и разворачиваем обоз. Поживей!

Роберт подходил к мёртвым стражникам, забирал их окровавленные мечи, вытаскивал из ножен кинжалы и ножи и относил в повозку. Потом возвращался, снимал окровавленные доспехи и снова относил. А стянув с очередного воина шлем, вдруг встретился с ненавидящим взглядом серых глаз. Левая рука мужчины была размозжена, но он всё равно сделал слабое движение правой к пустым ножнам. Роберт прижал её коленом.

— Если хотите жить, сир, закройте глаза и не шевелитесь, — прошептал он.

— Лордёныш, ты чего так долго возишься? — подошёл к нему Сверр, подозрительно оглядывая.