– Посмотрим. Если она не захочет этого, уговоры будут бесполезны и назойливы. Мы должны дать ей право выбора.

– Разумеется, – ответил Рик, – я пришлю Елене всю информацию о том, где это находится и другие детали на случай, если Дана передумает и захочет рассмотреть моё предложение.

После ужина, я аккуратно постучалась в дверь сестры, но та не ответила мне. Стоило ли мне продолжать это делать? Я решила оставить ей записку по дверью, если Дана всё-таки передумает и решит обсудить со мной предложение Рика. Конечно, я понимала, что вся ситуация получилось не очень красивой, да и вообще Дана не любила обсуждать моменты, касающиеся её здоровья. То было мне совершенно понятно.

Я позвонила маме, но та не брала трубку. Как мы докатились до такого, что никому до друг друга нет дела?

В своей комнате я попросила Господа дать нам сил, чтобы решить все противоречия. Если на кого я могла уповать, так это на Него. И не важно, что у нас происходило сейчас в жизни. Также я продолжала вести тетрадь, в которой записывала свои стихи. Если вы помните, мать спрашивала меня, почему бы мне не пойти в университет и не стать, скажем, писательницей или журналисткой? Я вот о чем. Всё, что мы любим, когда-нибудь нас убьёт. Пожалуй, книги и поэзия были моими любимыми болеутоляющими, но до поры до времени, пока ты не примешь их слишком много. В конце концов всё это будет иметь значение.

Под конец первой недели я почти освоилась со своими должностными обязанностями. Естественно, я могла догадаться, что сфера общественного питания – это одна из самых нервных работ в сфере услуг, но я старалась любыми способами дистанцироваться, чтобы избежать конфликтов с гостями.

Я не была идеальным работником, и я это знала. Оливер продолжал строго на меня смотреть, как на дилетанта, который умеет только кивать да говорить: «Конечно, спасибо за заказ». В точности, всё было именно так. Новый опыт – это всегда определенный стресс. За всё время работы в «Синдикат» я разбила десятки хайболов и роксов (обычно, использовались мной для виски), но, как говорится, если посуда в ресторане не бьётся, то это плохой ресторан. Я забывала передать кухне некоторые пожелания гостей по поводу блюд, из-за чего, конечно, потом собирала себе все проблемы, которые только могли существовать.

«Я же сказала, что у меня непереносимость лактозы. Вы меня вообще слышали?»

Мне с трудом приходилось не закатывать глаза, а исправлять свои ошибки.

«Да, прошу прощения. Мы сейчас исправим для вас это блюдо».

Заведение представляло собой бар, но по ощущениям, мы работали, как настоящий ресторан. В смены, когда меня ставили с Оливером и Мередит, Дана гуляла с Кирой. Это едва могла контролировать Елена, когда находилась дома в свои выходные. После ночных смен она спала мертвым сном, и никто не смел её будить во избежание схлопотать порыв гнева в свою сторону. Пару раз я слышала, как тетя разговаривает с нашей мамой, но она все время прикрывала за собой дверь и голоса становились настолько тихими, что я не могла разобрать ни слова.

Как я могла что-то контролировать, когда всё время находилась на работе? Я начала считать своё пребывание в городке бесполезным в то время пока каждый день переходил в новый день. Прошла всего неделя и я утешала себя тем, что, возможно, в дальнейшем что-то изменится.

С понедельника я начала смотреть на жизнь в более позитивном ключе, так как на небосклоне наконец-то появилось солнце.

– Тори.

Дана стояла в полутора метре от меня, пока я ела сэндвич на кухне.

– Привет, ты в порядке?

– Прости, что тебя проигнорировала. Опять.

– Всё нормально. Ты, главное, не злись на Рика.

– Я получила твою записку.

– Что думаешь?

– Группа поддержка звучит так, будто меня отправляют в детский сад ясельную группу.

– Как мне известно, там многие люди находят себе друзей. Я не знаю, как ты справляешь со всем этим и что тебя сейчас тревожит или мучает, но, возможно, там тебе будет намного легче.

– Иногда просто не хватает тебя.

– Дана, я всегда была рядом.

– Да, так оно и было. Может, я слишком привязана к тебе, что хочу больше не быть привязанной вовсе. Поэтому и кажусь тебе холодной.

– Ты что, правда, это делаешь?

Сестра покорно кивнула.

– Типа того.

– Мне сложно что-то на это ответить.

– А ты и не обязана.

– Не веди себя так. Ты можешь быть со мной откровенна.

– И если откровенно, ты хочешь, чтобы я сходила на собрание группы поддержки болеющих?

– Да, хочу. Если тебе не понравится, ты всегда можешь уйти оттуда.

– Точно также, как и с переездом.

– Ты хочешь вернуться обратно?

– Если честно, то нет. Здесь неплохо. И у меня больше свободы, чем, когда я жила с мамой и нашим отчимом. Я его терпеть не могу.

– Ты стала больше разговаривать.

– Я тоже это заметила.

– Раньше, ты говорила какие-то односложные предложения или вовсе не говорила.

– Есть кое-кто с кем нравится разговаривать.

– Вот оно как. Послушай, Дана, по поводу собрания. Терапия – это хорошо, лекарства тоже хорошо, но общение тебе также необходимо.

– Собрание в четверг.

– Я буду в это время на работе, но, если ты еще не будешь спать к тому времени, когда я вернусь, можем поговорить об этом.

– Ладно, – выдохнула она, – Как твоя работа?

– Хорошо, спасибо. Тот парень, с которым ты общаешься так часто, он отлично разбирается в напитках.

– Это невозможно утаить.

– Я, надеюсь, ты ничего не пьёшь?

– Меня уносит с таблеток, куда мне?

– Прости. Просто спросила.

– А ты?

– Нет. Больше нет.

Вопрос алкоголя всегда серьезно стоял в моей жизни. Если я верила в Господа, не значит, что у меня никогда не было соблазна пойти и выпить. Глупо, звучит. Попробую по-другому.

Я не всегда была строга к себе. Наверное, я хотела всем казаться хорошей и правильной, потому что думала, что так будет лучше, так как со мной жила моя больная младшая сестра.

Для меня было легче прикинуться святошей, чем признать в свое время, что у меня были проблемы. Подростковый возраст – один из самых непростых периодов в жизни человека. Твоя психика неустойчива, настроение скачет от ощущения полной эйфории до полной апатии. С этим тяжело справиться.

Для меня всегда ориентиром была церковь с её устоями: ты должен оставаться чистым в своих мыслях и в своих действиях. Когда я слушала проповеди, то применяла их к себе. Мне хотелось быть лучше, чем я есть. Лучше, чем все остальные. Показать пример другим людям, чего я добилась в своих добродетелях. Звучит эгоистично и отвратительно, но так оно и было.

После проповеди, я заходила в магазин, проходя мимо прилавка с алкоголем, и останавливалась, задаваясь вопросом почему. Стеклянные цветные бутылки сверкали, как пылающие витражи в соборе, и я находила это сравнение просто потрясающим. Я казалась себе самой лицемерной тогда. Как можно клясться перед святынями, а потом идти в соседний ларёк за банкой пива в надежде, забыть, что у тебя плохое настроение?

Сначала, я позволяла себе только одну. Потом покупала две банки и поглубже засовывала их в сумку. Когда сестра лежала в больнице, я распивала 7 % дома на её кровати. В этой истории я не буду выставлять себя хорошей, потому что никогда такой не была.

Две бутылки превратились в три, а три в четыре. Церковь, проповедь, ларек. Церковь, проповедь, ларек. Замкнутый круг. Мама бегала по врачам, расспрашивая про другие лекарства, лечащие от шизофрении. Я навещала сестру, когда у неё случался припадок и галлюцинации становились такими яркими, что она крепко сжимала глаза и закрывала уши руками.

Я сидела в её палате, а сама хотела выпить. Я так страстно хотела напиться, что между строчек Евангелия, я представляла, как пузыриться пена, когда наливаешь пиво в кухонный стакан. Когда становилось легче, тогда мне становилось стыдно. Приходило осознание вины и собственной никчемности. У верующих будут похлеще тараканы в голове, чем у любого атеиста. Но я не хотела быть такой. В школе, где я училась, пили все старшеклассники. Они не видели ничего в этом плохого. А я пила, рыдала, каялась и опять пила.