Пётр машинально коснулся её в своём внутреннем кармане сюртука, проверяя, не обронил ли он её. На будущее он решил усилить её безопасность дополнительной к карману булавкой. Даже случайно потерять такую важную бумагу было верхом разгильдяйства.

– Вы надолго приехали в Петербург? – осмелился спросить он.

– Ненадолго. С Императором и с премьер-министром встретился, с Филипповым дела обсудил да готов уже на этом Петербургу откланяться. У меня в Москве дел выше головы. Сыск там расхлябан, деморализован, по факту, держится лишь на моих кулаках. Мне там придётся пройти семь кругов ада, чтобы из него выстроить структуру, подобную петербуржской. Но, – Кошко тяжело махнул рукой, – этот вопрос тебя не касается.

Расследование по СЛТ Столыпин доверил Филиппову и мне. Соответственно, я должен тебе помочь его начать. Встречу с Моллериусом, ключевым свидетелем, я организую. Мне, к тому же, самому интересно выслушать его показания. Всё-таки дело предельно неординарное, вызывающее интерес. Приложу все усилия, чтобы она состоялась уже завтра.

– Император вас по СЛТ к себе вызывал?

– Вот опять ты лезешь через забор выше собственного роста! Не имеешь ты права меня о подобном расспрашивать!

– Я не из праздного любопытства, поверьте. Мне надо понимать масштаб происходящего.

– Эх, Суворов, Суворов. Погубит тебя твоя заносчивость. Перспективный ты сыщик, но не по статусу прыткий.

Не знаю, может быть, из тебя получится величайший сыщик империи, во всяком случае, все задатки в тебе для этого есть. Если только несдержанность не погубит тебя раньше срока. Я тебя терплю, потому что полтора года лично знаю, а под началом твоего отца служил в пехотном батальоне. Но когда ты подобным тоном разговоришься с человеком властолюбивым, тщеславным, к сентиментальности не склонным, это тебе с рук не сойдёт. В твоих интересах запомнить это моё тебе предостережение. В своей бестактной дерзости ты ходишь над пропастью по тонкой струне. И сорваться вниз у таких как ты шансов намного больше, нежели дойти до другого берега. Поверь мне, я по себе знаю, что говорю.

Чёрт с тобой, слушай правду. Может быть, в мемуарах обо мне когда-нибудь напишешь. Никому о ней только при жизни моей ни слова!

– Клянусь вам.

– Император вызвал меня на личный доклад по ситуации в московском сыске. Он узнал от Столыпина, что я приезжаю в Петербург по его вызову, и по случаю решил со мной переговорить. Ситуацию в Москве он держит на своём контроле. На должность начальника московского сыска я им официально ещё не утверждён, нахожусь в подвешенном состоянии – он пока к моей службе там присматривается. Я тоже, как и ты, дерзкий, что, впрочем, ты знаешь, поэтому я настоял на прояснении им этого вопроса. Я не могу при такой неопределённости всецело отдаваться тяжелейшей службе. Он меня заверил, что деятельностью моей доволен и в начале мая, недели через две, официально утвердит меня в должности начальника. Позавчера он задобрил меня деньгами, выдав значительную премию – на обустройство в Москве да на поддержку моральную.

Для тебя важно не это. Важно то, с кем я имел случай повстречаться в Царском Селе. И вот здесь эта история уже может касаться твоей судьбы. Поэтому слушай меня внимательно.

Вместе со мной к Императору были приглашены трое людей, имеющих отношение к раскрытому тобой «делу Шамана»: ведущий следствие судья окружного суда, подчинённый ему судебный следователь и надзирающий за делом прокурор. Я встречался с Императором по случаю, не запланировано, а они втроём были вызваны им заранее для оглашения указа о повышении их по службе. Судья с повышением в чине и должности направляется в Москву, следователь назначается коронным судьёй окружного суда34 Самары, а прокурор решением Сената35 отправляется с повышением в чине и должности в Ростов-на-Дону.

– А почему это касается моей судьбы? – не понял Пётр.

– Если ты не забыл, после «дела Шамана» тебя тоже поощрили повышением в чине. Ты получил губернского секретаря досрочно. Ввиду тщеславности тебе такое повышение наверняка показалось естественным звеном в карьере. Между тем ты должен понимать, что в двадцать четыре года в должности надзирателя получить такой высокий чин, многие служивые которого и в сорок лет не видят, не просто странно, а вопиюще несвоевременно…

– То есть меня повысили незаслуженно?! – взвинтился Пётр.

– Опять ты, чёрт бы тебя побрал, меня перебиваешь! – разозлился вновь Кошко. – Когда ты научишься слушать людей, проглатывая свои прыткие вопросы внутри себя?! Вот явно видно, что тебя в детстве не пороли!

– Молчу.

– За блестяще расследованное «дело Шамана» ты заслужил похвал, это не обсуждается, но не чином губернского секретаря. Тебя могли наградить орденом, денежной премией, отпуском, но не чином двенадцатого класса Табели о рангах. Ты воспринимаешь, что я тебе говорю, или готов продолжать дальше обиженно надувать губы?

– Воспринимаю. Я же не законченный идиот. Даже несмотря на то, что ваши слова меня задевают.

– Не мои слова, а мои сведения. Я лучше тебя знаю, как система устроена. Она очень бюрократизирована. Никогда рука градоначальника не осмелится подписать пером ходатайство Императору о повышении до чина губернского секретаря надзирателя, всего два года как пришедшего в сыск с улицы. Даже если этим надзирателем будет гений сыска невиданный.

– Хорошо, я вас услышал. О чём, по-вашему, моё повышение в чине говорит?

– О том, что тебя готовятся перевести из Петербурга в другой город с повышением в должности. Следом за судьёй, следователем и прокурором. Только в этом я вижу логику.

– Куда перевести?! Меня Филиппов не отпустит! Он же при вас говорил об этом!

– Да Филиппова никто не спросит! Переведут приказом с самого верха! Филиппову останется только смириться. Ты что, думаешь, что, когда меня, например, переводили в московский сыск, мнение Филиппова кто-то спрашивал? Даже моё мнение никого не интересовало! Столыпин мне приказал таким тоном, что я не мог его ослушаться. Такие вещи часто делают без согласия, исключительно по необходимости. Если бы моего или филипповского мнения испрашивали, я бы до сих пор служил здесь, в Петербурге его помощником. Филиппов категорически не хотел меня отпускать. А я не имел ни малейшего желания уезжать служить в провинцию, тем более в Москву, в которой сыск сегодня глубоко разложен коррупцией, непрофессионализмом и неопределённостью.

– Хорошо, зачем меня хотят перевести в другой город?

– Это ключевой вопрос, ты даже не подозреваешь, насколько важный. Кто-то очень влиятельный, из самых верхов, заинтересован всех лиц, причастных к «делу Шамана», из Петербурга убрать. Всех, кроме Филиппова, который, как я думаю, имеет слишком высокий статус и личное доверие Императора, чтобы с ним так поступить.

– Но зачем!!! – не выдержав, воскликнул Пётр, напуганный словами Кошко. Он пока ещё ничего не понимал из этого откровения. Оттого его мозг пребывал в состоянии страшной паники.

– Кто-то хочет, чтобы в Петербурге не осталось людей, кроме Филиппова, знакомых с «делом Шамана». Причина может быть только одна – «дело Шамана» тобой распутано не до конца. Убийцу ты нашёл, но мотив его установил не с полной точностью. Григорьева является более сложным персонажем, чем нам это кажется. Кто-то из высокопоставленных лиц Петербурга хочет, чтобы подробности по личности Григорьевой навсегда остались в тайне.

Важная деталь вот в чём. О причастности к убийству детей Григорьевой деревенские не могли не знать, как минимум, они должны были подозревать о подобном. О том, что Григорьева своих внуков ненавидела, что хотела развести своего сына с невесткой, их матерью, что убийство детей только ей на руку, они знали все поголовно. Но при этом все эти подозрения и сведения они сообща от следствия утаили. Григорьева то ли держала деревенских в какой-то от себя зависимости, то ли была связана с ними каким-то другим преступлением, ещё более жестоким. По сути, если копать до конца, там всю деревню надо представлять перед судом за укрывательство убийцы.