Люба стояла у окна и смотрела на старушку, одиноко сидящую на скамейке посреди детской площадки.

— Уже не первый раз наблюдаю за ней, — пояснила своё любопытство. — Странная какая-то бабуля. В одно и то же время приходит, садится и начинает есть пряники. Хватает их, хватает, будто неделю ничего не ела. По килограмму, не меньше, каждый раз съедает. А пряники, видимо, чёрствые. Давится, краснеет, синеет…

Родион устало вздохнул и, налив воды в пол-литровую баночку, пошёл во двор. Старушка встретила безграничным удивлением.

— Чем обязана такому вниманию?

— Просто так, — пожал плечами. — Есть всухомятку вредно.

— Вы всех так одариваете?

Ну и язык: «обязана», «одариваете»!

— Какой же это дар? Обыкновенная вода.

— Спасибо, молодой человек. Я тронута. Вокруг столько говорят о милосердии. А водички никто не преподнёс, ни разу. Такой поступок стоит благодарности.

— Пейте на здоровье, — Родион снисходительно улыбнулся. Чем может отблагодарить эта старушка?

— Напрасно думаете, что я не смогу отблагодарить.

Удивлённый тем, что его мысли отгаданы, Родион машинально взял протянутый плоский голубой квадратик.

— Что это? — спросил, разглядывая маленький кусок пластмассы.

— Это щит и меч. Защита и нападение. С ним вы проживёте долгую жизнь, а в случае какой-нибудь катастрофы, останетесь в живых, подобно Ною. Не расставайтесь с ним никогда.

Родион в душе усмехнулся, приняв слова за бред старого человека, но, чтобы не обидеть, взял подарок и пошёл домой. Интересно, почему она питается пряниками прямо на улице? Наверняка, здесь кроется какая-то личная трагедия. Но лучше не спрашивать. Помочь всё равно ничем не сможет, а проявлять участие… Она сама говорит, что проявляют его многие, на словах. Навстречу из подъезда выскочила Люба.

— Рудик! Скорее! Кажется, схватки начались!

— Так рано ещё! — растерялся Родион. Потом глупо засуетился.

Хорошо, соседка оказалась дома…

Родион достал бельевую верёвку, попробовал на прочность. Показалась очень тонкой. Но сколько людей уже испытали такой способ. Никого не подводила. Надо бы намылить… Хотя, на ощупь и так, гладкая и скользкая. Всё равно надо. Раз про это пишут, значит, помогает. Лучше сдавливает горло. И мучений, наверное, меньше. Прошёл в ванную, нерешительно посмотрел на полочку, где аккуратно расположились брусочки мыла. Не хотелось нарушать порядок, установленный Любиной рукой. Нагнулся и достал из-под ванны обмылок хозяйственного мыла. Теперь надо выбрать надёжный косяк и гвоздь. Можно, конечно, снять люстру. Но крюк, на котором она висит, давно расшатался. Вспомнилось, как чуть не упал на беременную супругу, когда только что повешенная новая люстра скользнула вниз, вместе с крюком, а он ринулся следом, спасая дорогостоящий хрусталь, подарок Любиных родителей…

По щеке побежала слеза. Пора кончать. Тем более мысли бьются, как запертые в клетке хищники. А почему хищники? Может, мыши? Что за бред! Бросил намыленную верёвку на пол и решительно вышел на улицу.

Неужели смалодушничал? А ноги уже понесли подальше от дома, в котором и пожить-то, как следует, не пришлось. «Листья жёлтые над городом кружатся…» Но листья не кружатся. Обесцвеченные, изъеденные ржавчиной, они падают, как камни, захламляя улицы и вызывая нецензурные проклятия дворников, которым этот преждевременный листопад заметно прибавил работы. Уже второй год подряд город лишается зелёной защиты в середине лета. Говорят, из-за кислотных дождей. Откуда они взялись, эти дожди? Ведь в прошлом году ещё не было Чернобыля. Официальные власти хранят молчание. И только листовки, расклеенные повсюду борцами за природу, в который раз напоминают, что жить так больше нельзя. Нельзя! Нельзя!! Нельзя!!! А живём…

С болью вспомнил, как метался в тесной приёмной пятого роддома, время от времени, выходя на улицу. Предчувствие беды постепенно проникло в каждую клеточку организма. Ведь до сроков, определённых врачами, было ещё почти два месяца. Гадал про себя: сын или дочь? Первенец должен быть сыном. Хотя тут не угадаешь. Это японцы научились планировать пол ребёнка. Так-то японцы…

Софья вышла растерянная, без конца поправляя белый колпак на голове.

— Кто родился?! — бросился к ней и, взглянув в глаза, почувствовал какую-то неприятную дрожь в мыслях, подтверждение своих предчувствий.

Соседка заговорила, слегка заикаясь от волнения:

— Родион, возьми себя в руки. С Любой всё в порядке. Родился сын. Только как бы тебе это сказать… Ты, главное, не волнуйся…

— Это вы что-то волнуетесь, — а у самого сердце сжалось от липкого страха, ползущего по телу.

— Да-да, конечно, — соседка часто заморгала и отвернулась. — Твой сын родился недоношенным. Очень слабенький. С ярко выраженной патологией.

— Какой патологией? — в горле пересохло, слова потеряли звук.

— Вместо рук у него клешни.

— Что?! — мысли взревели, заглушая все звуки.

Соседка поспешно заговорила, но её слова с трудом пробивались до его сознания.

— …первенцы всегда с отклонениями рождаются. Клешни, это не самое страшное. У нас за два дня из девятерых один мёртвый родился, а у одного даже промышленный СПИД. А здесь — сделают операцию, будут пальцы… Такие случаи уже бывали, когда с клешнями. Как правило, в остальном это нормальные здоровые дети…

Родион, пошатываясь, пошёл прочь. В окне третьего этажа увидел Любу. Она плакала. Не остановился. Не вернулся! Не успокоил!!! Почему?! Погрузился в своё горе, а о её горе не подумал… До ночи бродил по городу. Поговорить бы с родителями. Поплакаться маме. Но мама в отпуске, уехала в деревню к бабушке, а отец на Украине ликвидирует последствия аварии Чернобыльской атомной электростанции. Были ещё родители Любы. Но не перед ними же плакаться! Холодильник открыл механически. Есть не хотелось. Взгляд скользнул по полупустым полкам. Остановился на трёх бутылках водки, купленных про запас, на случай нежданного прихода гостей. Сам не был любителем спиртного. Его норма в компаниях ограничивалась двумя-тремя стопками. Почему решил, что водка послужит лекарством для души? Пил без закуски. Опьянение наступило быстро. И на сердце полегчало. Заснул здесь же, на кухне, на полу.

Первое, что увидели проснувшиеся глаза, была недопитая бутылка. Следующий сон наступил быстрее. Но на этот раз вместе с облегчением пришла тошнота и боль, которые растворились на дне третьей бутылки. А потом был грохот. Настойчивый, раскалывающий голову пополам. С трудом сообразил, что это кто-то стучит в дверь. Открыл. Немытый, небритый.

— Живой? — мрачно спросил Матвей Романович, не переступая порога.

— Живой! — вызывающе ответил Родион, опираясь рукой о стенку.

— Ну что же, живи дальше, подлец! — даже в полумраке подъезда было заметно, как побагровела лысина тестя.

— Это я подлец?! — в груди родилась непонятная ярость. — Это ты подлец! Это тебя и весь твой завод надо к роддому приковать, чтобы смотрели на моего сына! Нахихикался! Квартира, дача, деньги: кому всё это нужно? Кому?! Весь город отравили!!!

— Я понимаю… — начал медленно Матвей Романович, но Родион не дал ему договорить.

— Ничего вы не понимаете! Некогда вам в погоне за рублём о своём будущем подумать! А будущего-то нет! Нет будущего!!! Вот они плоды: люди-крабы! Кто следующий родится? Паук?!

— Заткнись! — у тестя кончилось терпение, которым он и в обычной-то обстановке не отличался. — И из-за такого подонка моя дочь вены вскрыла! Да я тебя по стенке размажу!

— Прекратите! Вы же мужчины, вы же родственники! — откуда-то из-за спины вынырнула Софья и повисла на Матвее Романовиче.

Родион с силой захлопнул дверь перед носом тестя. И только потом до его сознания дошли его слова. Руки затряслись. Не сразу смог открыть замок. Качаясь, вывалился на улицу. Но тестя уже нигде не было. Стал стучаться к соседке. Но и она не ответила. Потом пришла дрожь. Тело трясло изнутри. Мозг отказывался принять страшную новость. Как жить дальше? Будущее почернело. А нужно ему такое будущее? И тогда взял в руки верёвку. Но довести дело до конца не смог…