– За что?.. За что…

В голове бился только один вопрос. Обида сковывала грудь железными тисками. Всю жизнь она скрывалась от людей, как покалеченное уродливое существо, пряталась в своей норе. И казалось, между нею и всем остальным миром возникло негласное соглашение: она держится от общества подальше, а общество её не замечает. Но судьба нашла способ изощренно поиздеваться над и так искалеченной судьбой.

Тихий плач перешел в рыдания и завывные вопли, в которых Сельма билась около двух часов. Она больше не чувствовала ничье присутствие. Она была абсолютно одна, а потому и срыв стал ещё сильнее. Успокоиться удалось лишь к четырем часам утра, когда небо стало приобретать неприятный серый цвет. Керосин в лампе закончился, и комната освещалась лишь раздражающим зрение сумеречным небом. За всю ночь Сельме не удалось сомкнуть глаза. Лишь когда в окно стал падать золотой свет утреннего солнца, маленькая растрепанная головка стала клевать носом в хрупких объятиях дремоты.

После очередного такого клевка девушка вдруг резко открыла глаза и подскочила. Она заснула! Что вокруг?!

С улицы доносились оживленные голоса и грохот средневекового города. Сельма немедленно подскочила к окну. На торговой улочке уже вовсю кипела жизнь. Может, удастся встретить её?! Со всех ног она побежала прочь из своего столь неуютного укрытия. Темная лестница, скрипучая замочная скважина, дверь, глоток свободы, шум толпы – иллюзия реальной жизни.

Почти полдня девушка блуждала по городу в надежде встретить белокурую девушку, сожженную до этого на костре. Но поиски оказались бесполезными. Тогда ноги сами привели её к старой лачуге на окраине леса. Старуха варила в чане бельё, мешая его толстой палкой.

– Что ты так поздно? Выглядишь неважно. Давай, помоги мне отполоскать бельё и развесить.

Сельма и до того, как попала в этот кошмар, всегда выглядела болезненно. Вечные синяки под глазами, неестественная худоба, бледная тонкая кожа, почти не видящая солнца. Очередная бессонная ночь и парочасовая истерика не сделали её внешность лучше.

Вряд ли у девушки был выбор. В ручье пришлось отбивать плоской доской какие-то тряпки, как показала старая женщина, а потом развешивать их на верёвках. Обе молчали. Старуха – потому что знала все правила здешнего мира и ей откровенно было скучно с чужачкой, Сельма – потому что боялась не узнать в итоге ничего. Невероятно сложно было сдержать в себе целый калейдоскоп вопросов. Старая прекрасно это видела, но не обращала никакого внимания. Не её проблема.

День прошёл глупо и безнадёжно. Солнце медленно клонилось к горизонту. Счастье и шум города не трогали Сельму. Старуха возилась где-то в своей лачуге. Девушка поймала себя на мысли, что даже не знает, как её зовут. Но спрашивать до тех пор, пока не пройдёт указанный срок, она не решилась. Кто знает, как эта бабка отреагирует? Ненормальная.

Словно на зов её мыслей, хозяйка землянки вышла из своей конуры, протягивая ей тканевый свёрток.

– На, надень. Вся в грязи да в саже, уже и одежда пропахла. Иди по мху на север, выйдешь к небольшому озеру. Приведи себя в порядок.

– Спасибо…

Сельма понуро приняла свёрток и пошла в указанном направлении. Озеро находилось чуть в стороне от города, но очень близко к нему, почти на окраине леса, отчего заблудится было невозможно. Место выглядело, как сама благодать: мирный лес вокруг, щебетание птиц, чистейший воздух, каменистое дно. Вода была настолько чистой и прозрачной, что можно было разглядеть не только мелких с три сантиметра рыбёшек, но и каждый камешек на дне. После кошмара на площади это место напоминало рай. Да и весь день шёл не в сравнение: только счастливые лица, только хорошая погода, только прекрасная природа… Однако этот лучезарный фон нисколько не вызывал доверия и отнюдь не улучшал подавленное состояние Сельмы. Ещё более подавленное, чем в прежнем мире.

Окинув местность взглядом, она сняла насквозь пропахшую потом и дымом толстовку, футболку и измазанные джинсы. Старуха была права. Сейчас Сельме и впрямь очень хотелось смыть с себя всю эту грязь и переодеться в чистое.

Вода оказалась, как парное молоко. Девушка вошла в неё по самую шею, наполнила грудь воздухом, зажмурилась и опустилась с головой.

Раз…

Два…

Три…

Водная поверхность, потревоженная рябью, стала успокаиваться.

Четыре…

Пять…

Шесть…

Семь…

Рябь исчезла.

Восемь…

Девять…

Десять…

Резкий толчок из глубины и девушка вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух. Будто заново родилась. Ладонями она стёрла капли с лица. Кажется, это именно то, что ей было нужно. С полчаса она и не думала выходить из воды. Находиться в ней было так приятно… Мысли медленно вились, как виноградная лоза, цепляясь друг за друга.

«Сколько я уже не принимала таблетки?..»

Этот вопрос теперь казался таким странным и звучал на задворках разума так тускло и глупо… Вокруг весь мир и вся вакханалия были слишком реалистичными; сила таблеток больше не внушала доверия на фоне всего происходящего. Да и прошлая жизнь казалась теперь такой далёкой…

Уже на берегу Сельма развернула коричневый тканевый сверток: это было средневековое платье, белый чепчик и передник. От последних двух деталей Сельма явно решила воздержаться, а вот чистое платье надела с большим удовольствием. Кроссовки были омыты в пруду и снова надеты на маленькие стопы. Из прежней одежды лишь от грязной толстовки Сельма не смогла избавиться.

Назад она вернулась обновлённая. Вечер протекал так же, как и вчера. Город жил своим внутренним распорядком. Снова торговая улочка, скрипучий замок, темная лестница, мрачная комната. Однако кое-что здесь изменилось. Сельма не сразу это заметила. Да и не могла. Первое время она долго вглядывалась в лица прохожих внизу. Потом, чтобы занять руки, она решила переставить керосиновую лампу с одной стороны подоконника на другой, и вдруг поняла, что лампа отяжелела – наполнена керосином! Но как?! Под утро она потухла и была пуста, дверь она запирала. Либо здесь кто-то был, либо чертовщина в этом городе касается даже бытовых предметов. Липкое напряжение снова пробежалось волной мурашек по беззащитной спине.

Следующие два дня ничем не отличались от первого. Как загнанный зверёк, Сельма блуждала по своей ловушке, не имея возможности ни выбраться из нее, ни что-либо изменить. Её дар словно бы пропал. Девушка больше не чувствовала маниакальное ощущение преследования вечно двигавшегося за ней кошмара, но при этом и не ощущала себя в безопасности… Даже эти люди были будто ненастоящими, неживыми. Чутье и интуиция кричали, что все эти декорации, которые прикрылись сейчас пеленой доброжелательности, скрывают под собой нечто омерзительное, уродливое, страшное…

Она была бессильна. Сельма не могла ничего предпринять, и это доводило до отчаяния. Глаза больше не могли плакать, и всё же они были болезненно красными. Как призрак, чужеродное тело в организме, она блуждала по бесконечным улочкам, шарахаясь от каждого прохожего, как от чумного, избегая любого случайного прикосновения. Но несмотря на это вечное паническое состояние, граничащее с истерией, на улице всё равно казалось не так страшно, как в замкнутом пространстве. Однако именно из «выданной» комнаты она могла наблюдать за жителями этого города в деталях.

Так, из окна Сельма стала замечать, как в одно и то же время малыш падал на ступенях дома напротив, хотя каждый раз вставал по-разному; как женщина роняет яблоко, взмахивает руками, но каждый раз кладёт его в разные места. Всё это стало напоминать бракованный День сурка. До сих пор она не понимала правила, по которым существует это место и по которым ей необходимо играть.

После обеда девушка шла к старухе, которая давала ей какие-то бытовые поручения и даже не напоминала о положении беглянки в этом мире. Словно забыла. Словно так всегда было. Словно Сельма приходила к ней помогать каждый день, вокруг не было ничего необычного и всё происходило естественно…