Я налила в стакан холодной воды из-под крана, стараясь не думать о том, что старуха, возможно, чем-то опаивает своего несчастного внука. Все это не имело ко мне ровно никакого отношения, но ведь и я не напрашивалась в гости. А раз уж меня попросили прийти, я не обязана принимать участие в отравлении, даже если вижу этого Илью впервые в жизни и ничем ему не обязана. Но ведь в чужой монастырь… Ладно, всегда можно будет соврать, что я не поняла, что он должен пить воду именно из графина.

Успокаивая себя сооружением гладко звучащей лжи, я вернулась в комнату, протянула стакан Илье. Сначала он скривился, но все же взял его в руки, а потом вдруг принюхался, удивленно посмотрел на меня, и тут же жадно выпил всю воду буквально одним глотком.

– Еще хотите? – Я потянулась к опустевшему стакану, но вместо ответа резко схватил меня за запястье и дернул на себя. От него пахло старым потом, экскрементами, промокшим бельем. Но хуже всего было то, что моя рука просто утонула в его огромной ладони, и инстинктивно дернувшись, я поняла, что у меня нет никаких шансов высвободиться, если он решит не отпускать меня. Рассказ Олега вдруг всплыл в моей памяти, и я подумала, что безопаснее было делать, как сказано. Пусть бы он пил свою отраву, раз от отравы он сразу засыпает, как сказала тетя Саша, все лучше, чем вот так оказаться в зависимости от мало вменяемого человека. Если он вдобавок к такой силище окажется еще и агрессивен…

– Спасибо, – тихо, но вполне отчетливо проговорил Илья.

– Ох… не за что. Еще хотите? – Повторила я, все еще пытаясь высвободиться из хватки. А потом сдалась и попросила прямо: – Отпустите меня, пожалуйста.

Он мгновение продолжал смотреть мне в глаза, потом перевел взгляд на собственную руку, крепко державшую мое запястье, и немедленно разжал пальцы как будто удивленный тем, что он вообще меня схватил.

– Извини, – все так же тихо – и все так же отчетливо – проговорил он. Голос у него был севший, уставший, но он ничего общего не имел с тем нечленораздельным ревом, который я слышала раньше.

– Ничего, – я потерла запястье, на котором теперь, наверняка, должны были остаться синяки. – Я просто не ожидала.

Он промолчал, но кивнул, соглашаясь с чем-то, ведомым только ему одному.

– И что же теперь… я имею в виду, пить вы не хотите и спать, похоже, тоже. Может, вам телевизор включить?

– Вон мой телевизор, – он усмехнулся и махнул в сторону балкона. Только тут я поняла, что диван стоял так, чтобы Илья, приподнявшись на подушках, мог смотреть на улицу. Под таким углом был виден даже край моего собственного балкона, и я спросила себя, видел ли он меня раньше, когда я спала там в кресле под дождем. И если видел, то что именно? Мой спокойный сон или то, как кот пришел и увел меня на кухню? Или то, как я потом вернулась? Но ведь это был только сон.

Стоило ли усугублять произведенное впечатление странными вопросами?

– Тогда я пойду… я хотела еще в коридоре прибрать.

– Ну и иди. Только в комнату к старухе лучше не заглядывай. А еще не ешь и не пей тут ничего, даже если будет уговаривать, – Илья будто потерял ко мне всякий интерес и отвернулся к окну.

Я хотела спросить, почему, но, вспомнив едкий запах воды из графина, передумала. Может, старуха выжила из ума, а может, плела какие-то коварные интриги. Как бы то ни было, совет был хорош и стоил того, чтобы ему следовать.

***

Первое, что я сделала, оставив Илью, – это вернулась на кухню и вылила в раковину все содержимое прозрачного графина. Болотный запах вперемешку со спиртом снова ударил мне в нос, и я вдруг почувствовала себя лучше, словно сделала что-то правильное. Водопроводная вода вряд ли была так уж полезна, но она хотя бы не пахла отравой. Я хорошенько вымыла графин, наполнила его холодной водой, поставила посреди кухонного стола, закрыла крышечкой. Словно все так и было. Едва ли это решало проблему, но мне вдруг показалось, что я хоть немного, но контролирую происходящее. И это ощущение контроля мне нравилось, хотя, конечно, было всего лишь иллюзией.

В прихожей и коридоре убирать было почти нечего – вытереть пыль, смахнуть паутину, подмести и отмыть пол. После всей работы, которую я уже проделала, это было совсем просто, и уже вскоре я обнаружила, что мне снова нечем заняться. Вот теперь можно было налить себе чаю и даже посмотреть телевизор, спокойно посидеть, дожидаясь хозяйки дома, которой давно пора было вернуться, но я отчего-то не могла успокоиться. Словно кто-то завел внутри меня пружину, которая требовала постоянного движения и не давала остановиться.

Я заглянула в комнату Ильи, собираясь спросить, не нужно ли ему что-нибудь, – а если честно, то просто, чтобы поговорить и, может быть, аккуратно выяснить у него, что он мог видеть на балконе. Но он, кажется, снова уснул – во всяком случае, он лежал почти неподвижно, только груда одеял и покрывал мерно вздымалась в такт его глубокому дыханию.

Я аккуратно прикрыла за собой дверь, собираясь вернуться на кухню в надежде найти себе занятие, но почему-то повернулась не вправо, а влево. Мой взгляд властно притянула к себе закрытая дверь в самом конце коридора, дверь в комнату, где я еще не была, дверь, за которой скрывались секреты тети Саши.

Словно что-то подтолкнуло меня в спину, и я сделала несколько шагов к этой двери. Мне не было даже любопытно. Это было какое-то иное чувство – зов, воспоминание о давным-давно данном обещании или незаконченном деле. Я чувствовала, что мне просто жизненно необходимо заглянуть внутрь.

Я едва коснулась потертой ручки двери, и та как будто сама собой повернулась. Раздался тихий скрип, и резкая боль прошила мою несчастную порезанную ногу, которой и так порядком досталось во время уборки. А затем так же внезапно боль отступила – или я нашла способ не обращать на нее никакого внимания. Я потянула ручку на себя, и внезапно окунулась в полную темноту. Это было странно – на улице вовсю сияло солнце, такое яркое, что его света хватало даже в коридоре. Если я правильно представляла себя планировку, то в комнате должны были быть окна, выходящие на противоположную сторону дома, но из комнаты тети Саши на меня навалилась непроглядная чернота. Наверное, окна были плотно зашторены.

А еще здесь странно пахло – не затхлостью, и не старостью, не грязью, не пылью. В комнате стоял одуряющий и сладкий запах спелых яблок.

Я зажмурилась, как делала в детстве, чтобы дать глазам привыкнуть к отсутствию света, и переступила через порог, словно в теплую воду ныряя в непроглядную черноту.

Теплые воды маленького лесного озера сомкнулись над головой девушки, погружая ее в полную непроглядную темноту. Через мгновение она вынырнула, резким движением запрокидывая голову, так что отяжелевшая мокрая грива волос цвета гречишного меда взметнулась и хлестнула по плечам. Девушка глубоко вдохнула влажный ночной воздух и медленно поплыла, следуя за покачивающейся и подрагивающей лунной дорожкой. Достигнув середины озерца, она снова нырнула, перевернулась и легла на воду, раскинув руки и прикрыв глаза.

Мерное движение успокаивало, и она позволила себе некоторое время понежиться в теплой воде и прозрачном лунном свете, серебрившим ее обнаженное тело. Из-под полуприкрытых век она могла видеть, как медленно поднимается над лесом круглое яблоко полной луны. Словно зеркальное отражение лунного диска абсолютно круглое озеро баюкало ее, как когда-то, должно быть, баюкала мать, если только она вообще у нее была.

Мысли о детстве разбили хрустальное ощущение покоя, по спокойной воде прошла рябь, и девушка потеряла баланс. Она нырнула еще один раз – третий, как и говорила ей бабушка – и постаралась погрузиться как можно глубже, может быть, даже коснуться дна. В глубине озера теплый слой воды сменился ледяным, а еще глубже вновь стал теплым, но дно было все так же недостижимо. Когда силы стали иссякать, она развернулась и вынырнула на поверхность, пытаясь отдышаться. После подводной тишины окружающий лес почти оглушил ее своими загадочными звуками: где-то далеко кричала птица, скрипели старые деревья, качаясь на ветру, шелестела листва, с тихим шорохом двигались невидимые ночные звери. Ей показалось, что на берегу, где она оставила свою одежду и ритуальную рубаху, мелькнула тень, и она быстро поплыла в сторону берега.