– Да ничего, порезалась немного, ерунда. Но до магазина я, наверное, сейчас не дойду.
– Ой, бедняжечка, девочка, – засюсюкала старушка, и вдруг улыбнулась – так хитро, что мне показалось, что меня ловко провели. – А может, тогда ты посидишь с Илюшей? Он спит, ну если проснется, водички ему попить дашь. Мне и поспокойней будет.
Я хотела отказаться, но вдруг поняла, что не могу придумать ни одной причины сказать «нет». Если человек видит, что я поранилась, и все равно просит помощи… хотя я сама сказала, что это все ерунда и мелкий порез…
– Ну я не знаю, я ведь все-таки чужой человек… – попытка была робкой и заранее обреченной на провал.
– Да, что ты, что ты, я же тебя, считай, с детства знаю. Посидишь, чайку попьешь, телевизор посмотришь, тут-то телевизора нету, я знаю, Олеженька говорил. А я быстренько сбегаю.
Свое «да, конечно, если это будет вам удобно» я услышала будто со стороны.
– Только я надену что-нибудь, и ногу перевяжу… подождете?
Я нырнула обратно в квартиру. И только натягивая найденные в шкафу чьи-то удивительно незаношенные тренировочные штаны, благодаря резинке оказавшиеся почти впору, перевязывая ступню бинтом, я сообразила, что тетя Саша звонила в мою дверь будучи уже одетой в пальто и уличные ботинки – словно знала, что в магазин ей придется идти самой. Конечно, она просто могла быть со странностями и ходить по дому в пальто. Могла видеть, что случилось на балконе, и – что? Постеснялась сразу предложить мне посидеть с ее пьяницей-внуком?
А что еще могло быть? Не могла же она как-то повлиять на то, что я неловко оступилась, разбила блюдечко, порезалась. Ведь не могла?
Я подумала, что, если кто тут и со странностями, то разве что я сама.
***
Квартира тети Саши, расположенная на той же лестничной клетке, была точно зеркальное отражение квартиры Олега. Те же две облезлые межкомнатные двери в узком коридоре, тот же древний, еще советский, платиновый шкаф в прихожей, тот же проржавевший санузел, скрипучий пол, кружево тюли на окнах. И царило почти такое же запустение, только если в квартире Олега пахло пылью, то в доме соседки отчетливо воняло людьми, не слишком щепетильно относящимся к гигиене. Грязь и паутина, нестиранное белье, полы, которые давно никто не мыл.
Нимало не смущаясь царящим беспорядком, тетя Саша подала мне разношенные тапочки, провела на кухню, налила кипяток в чашку, покрытую коричневыми следами многолетних чаепитий, опустила в воду пакетик.
– Он спит на диване, там, в комнате с балконом. Ты не переживай, он, наверняка, так и проспит до моего возвращения. А если нет – подай ему водички, – она указала на хрустальный графин, стоявший посередине кухонного стола. – Он попьет и снова заснет. Телевизор смотри, если хочешь, ему не помешает. Ну а я пошла. Если успею, еще к Цыгану зайду, но это по дороге, ты не переживай. Не задержусь.
И была такова.
Я с тоской посмотрела на чай, который заваривался в кружке, и отставила его в сторону. И что мне тут делать, не смотреть же, в самом деле телевизор? Этот день был и без того слишком полон впечатлений, чтобы можно было выдержать эмоциональную атаку голубого экрана.
Со скуки я выглянула в грязное окно, за которым дождь уже кончился и какие-то маленькие птицы, похожие на воробьев, прыгали по лужам. Солнце, медленно катившееся по небу к западу, выглядывало из-за облаков, поигрывая искорками на мокром асфальте.
Встала с табуретки, подошла ближе, облокотилась на грязный подоконник. Было тяжело дышать от затхлости, и потому я потянулась, с усилием повернула ручку на облупившейся раме, распахнула окно. Свежий воздух ворвался в кухню, и я вдохнула полной грудью все еще влажный после дождя ветер, напоенный запахом зацветающих яблонь и юной листвы. От порыва ветра неизбежная тюль взметнулась, ласковым движением погладив меня по щеке – и обдав целым облаком пыли. Защипало в носу, я расчихалась и рассмеялась, обернулась, посмотрела на кухню, как полководец – на поле грядущего сражения.
Это было нелепо: за соседней дверью меня ждала точно такая же неубранная и запущенная квартира, да еще и пол, заляпанный пятнами крови, и никто не просил меня вмешиваться, и вряд ли хозяйка будет мне благодарна, и вообще, у меня болела нога и я очень устала с дороги. Но все это вдруг перестало иметь значение. Словно какая-нибудь трудолюбивая золушка из старой сказки, я закатала рукава длинной рубашки и завязала еще влажные волосы в неаккуратный пучок. В ванной комнате нашлись и ведро, и тряпки, и бытовая химия с истекающим сроком годности – будто ждали именно меня.
Раньше я ненавидела работу по дому и никогда не была такой уж чистюлей. Но теперь это даже увлекало, и я принялась за уборку с непривычным азартом и упорством. Когда с кухней было закончено: чашки отмыты от застарелых следов чаепитий, тарелки – от следов предыдущих трапез, а сковородки – от сажи и жира, когда оказались вымыты окно и подоконник, вытерта жирная пыль, годами оседавшая на кухонных шкафах, выметены крошки из-под стола, оттерта от липких пятен клеенчатая скатерть и пол, я почувствовала такое облегчение, будто вместе с грязью в чужом доме смыла с себя собственную предыдущую жизнь и все совершенные ошибки.
Но все же, прежде чем зайти в комнату, где спал хозяин, и продолжить свой трудовой подвиг, я на мгновение замешкалась. А потом распахнула дверь, и перешагнула порог.
В нос мне ударил стойкий запах давно не мытого тела, такой густой, что я даже зажмурилась. Судя по всему, именно отсюда вонь распространялась по всей квартире и без уборки здесь все мои усилия были тщетны. Очень быстро, зажав нос и не глядя по сторонам, я подбежала к окну и, как прежде на кухне, широко распахнула его. И только когда почувствовала, что свежий воздух наполнил комнату, рискнула оглядеться. На стоявшем рядом с окном диване мерно вздымалась куча какого-то тряпья в такт с дыханием спящего человека. Я сняла с кресла в углу дырявый плед в красно-синюю клетку и прикрыла спящего, чтобы его не побеспокоил сквозняк, сменила воду в ведре и принялась за уборку в комнате, стараясь не шуметь.
Ноющая боль в ноге постепенно усиливалась, и мне пришлось опуститься на колени, чтобы поменьше тревожить ногу, оттирая пол. И когда я поравнялась с диваном, и подняла голову, убирая со лба растрепавшиеся волосы, я наткнулась на прямой и совсем нелюбопытный взгляд светло-голубых глаз человека, повернувшегося на бок на продавленном диване.
Я чуть не вскрикнула от неожиданности, а потом чуть не рассмеялась – от неловкости.
– Простите, я вас разбудила.
Он мотнул головой, продолжая так же в упор смотреть на меня безо всякого интереса. Все еще смущенная, я отодвинула ведро в сторону и неловко поднялась на ноги.
– Я соседка ваша, сегодня только приехала. Меня тетя Саша попросила посидеть тут, пока она в магазине… вы пить хотите? – вместо ответа он снова отрицательно мотнул головой.
– Вы простите, что я вас потревожила. Ну и что начала хозяйничать тоже… простите. Я сейчас все унесу, – его молчание и пустота взгляда заставляли меня нервничать все больше и больше. Не зная, что предпринять, я подхватила ведро и похромала к двери, ругая себя. Боль в ноге вернулась, удесятеренная моим самобичеванием.
– Паа-аа-дыыыы, – прохрипел голос за спиной, и я резко обернулась, качнув ведро, отчего немного воды выплеснулось на пол.
Хозяин комнаты приподнялся на подушках, опираясь на руки. Плед и часть тряпок, под которым он спал, скользнули на еще влажный пол. Он оказался огромным мужчиной с длинной светлой бородой, покрывавшей большую часть лица.
– Что такое? Пить, да? – Нервно спросила я. – Сейчас, я сейчас.
Подхватив ведро поудобнее, я поспешила на кухню. Но стоило мне снять крышку с графина, чтобы налить воды в свежевымытый стакан, как в нос ударил странноватый запах болота вперемешку со спиртом. Я скривилась и тут же выплеснула содержимое графина в раковину. Наверное, вода испортилась – а разве вода вообще может испортиться? – как вообще можно поить чем-то подобным живого человека?
