Раздался звонок. Один из его подручных почтительно подошел к своему боссу, неся в руках огромный радиотелефон с просто километровой антенной. Поднес к его уху.

Эспиноса что-то сказал кратко по-испански в трубку. Несколько секунд слушал, судя по всему ответ, после чего кивнул и телефон тотчас же унесли.

– Ирма, найди пожалуйста своему непутевому папаше бумажку и карандаш, – попросил он.

Всё просимое им появилось на столике у него незамедлительно. Мигеле взял карандаш и что-то черкнул на бумажке, после чего попросил Ирму передать ее нам. Мы снова моментально вскочили со своих мест, почтительно наклонив головы. Девушка подошла и словно несколько мгновений размышляла, кому из нас передать бумагу, и вдруг повернувшись ко мне, протянула руку.

– Это для дона Луи, – сказала она своим хриплым голосом, – передайте ему что за эту услугу он нам ничего не будет должен. Ну разве что маленькую какую-нибудь просьбу в будущем, – она на полсекунды задержала свою руку в моей, я почувствовал её гладкую молодую кожу. От нее пахло морем и солью, ну и слегка по́том, приятным, щекочущим ноздри. Какой же я конченный бабник, подумал я, даже в такой ситуации.

– Эдмон, твой напарник похоже, приглянулся мой дочурке, – снова захохотал хозяин яхты, – смотри, бумажку ведь не тебе отдала!

– Мы благодарны Вам за доверие, дон Мигеле, – Эдмон постарался с честью выйти из ситуации, – сеньорита Ирма, Вам отдельное почтение от всех нас и дона Луи.

– Ладно, у меня сеанс лечения, – махнул рукой Эспиноса, отпуская нас, – мои люди отвезут Вас в Брест.

И снова море, рев катера. Бескрайняя морская даль вокруг. Миллионы тонн соленой воды. Когда мы огибали яхту, я не выдержал и оглянулся. Ирма стояла на корме с бокалом в руках и пристально смотрела нам вслед.

На берегу нас ожидали наши ребята. Они по-прежнему сидели в одном из джипов под бдительным вниманием смуглой охраны. Завидев нас, заулыбались, явно было что нешуточно переживали за наше возвращение.

Старший из сопровождавших нас пуэрториканцев протянул нам обоим руку.

– Дон Мигеле редко кого так балует своим гостеприимством, мало того, знакомит со своей дочерью. Вы заслуживаете его уважения. Передайте дону Луи наши приветствия и почтение, – он говорил, смешно коверкая французские слова вперемешку с испанскими жаргонизмами, – с вашими друзьями ничего тут ни за что не произошло бы. Мы их покормили даже, заказали пиццу и фанту. Но безопасность босса требует, чтобы на борту были только вы двое, поэтому прошу без обид. Вас отвезти на вокзал?

– Благодарю, мы еще не купили билетов. Доберемся сами, – Эдмон хотел, как и я поскорее избавиться от их назойливого присутствия.

В течение минуты все пуэрториканцы собрались, попрыгав в свои джипы и умчались прочь.

Мы наконец выдохнули.

– Вызови сюда такси, – велел Эдмон одному из наших, – пора ехать домой.

Пока ждали машину, он позвал меня отойти с ним в сторонку. Неспешно прогуливаясь невдалеке от бухты, мы наблюдали бойкую работу прибрежных кафе, таверн, шум и гам отходящих и причаливающих небольших судов. Брест был одним из важнейших портовых городов страны и немудрено что Эспиноса основал тут свою резиденцию.

– У него тут схвачено буквально всё, – негромко рассказывал мне Эдмон, жадно куря свою египетскую папиросу, – мэр, комиссар, начальник порта, все таверны. Он тут негласный хозяин, считай, что мы на его земле. Грамм драга тут невозможно продать, не поставив его в известность. Кстати, давай сюда бумажку.

– Но Ирма отдала её мне, – пытался я протестовать.

– А задание поручил Седой мне, – разозлился мой друг, – и вообще, я хотел тебе набить морду за то, что ты так на нее таращился. Ты мог погубить все наше дело. Ты хоть знаешь кто она?

– Его дочь, – наивно отвечал я.

– Не просто дочь. Она переняла от него все его худшие черты. Обожает смотреть как мучают его врагов, лично отрезала им пальцы, при это дико хохоча. Он её жутко избаловал, хотя надо признать, что интеллекта у нее хоть отбавляй. Когда она официально стала его советницей, дела у них круто пошли в гору, она помогла ему выйти из тюрьмы, сумела наладить множество каналов поставки в Англию. Но она чертовски опасна, пойми ты. Ей нельзя ни в чем отказывать.

– Черт подери, Эдмон, и что теперь. Ведь бумажку реально отдала она мне, а не тебе. По любому Эспиноса спросит потом у Луи, кто передал ему бумагу. Если уж эти пуэрториканцы так блюдут условности, то эту мелочь тоже надо учесть.

– Ммм, ладно, черт с тобой. Но опять же, у Луи буду говорить я. А в бумагу заглядывать не вздумай, это право имеет лишь босс.

Обратно мы ехали почти без разговоров. Я понимал, что Эдмон ревнует, чувствуя мой карьерный рост и скорее всего, он уже начинает ощущать во мне конкурента своему влиянию на Луи. Это было неприятно и в Нанте я собирался с ним это по-доброму обсудить.

Седой был с гостями в разгар вечеринки в «Чат-Нуар». Когда ему доложили о нашем возвращении, он тотчас же оставил всех прошел с нами двумя в свой кабинет.

– Мигеле мне уже позвонил и вкратце все сообщил, – Луи похоже был доволен результатом нашей миссии, – давайте бумагу.

Я достал ее из кармана и передал ему. Она была сложена вчетверо.

Он глянул буквально на секунду, после чего разрешил посмотреть нам. В бумаге стояло всего одно имя: Антон Дюбуа.

Почему-то я совершенно перестал бояться смерти. Что бы ни случилось сейчас, я абсолютно спокоен. Мне стало глубоко плевать на приговор себе, на свои туманные перспективы. Некое олимпийское спокойствие одолело меня, и я спокойно таращусь в потолок безымянного купе без номера в вагоне поезда, который везет меня в столицу страны.

Четыре недели, то есть практически месяц с последнего визита Филипа я жил как падишах. Мне несколько раз в день привозили еду из ресторанов, алкоголь и табак. Переместили не в камеру, а в большую комнату с диваном, телевизором, большим столом для пинг-понга, душевой и ковром на полу. Мне стало дозволено пользоваться ноутбуком, правда без интернета и я вовсю шпарил свои мемуары, уже не мучаясь с чернилами и бумагой. Меня не будили на побудку утром и не заставляли ложиться по отбою. Когда я попросил гитару, мне ее незамедлительно принесли, и я бренчал на ней словно оглашенный, наплевав на все тюремные запреты.

Я не понимал, с чего вдруг мне подобные милости, да и честно говоря, не хотел быть осведомленным. Возможно, «снаружи» что-то произошло серьезное и я стал разменной картой в чьих-то умелых руках и отныне я стал необходим.

Вот только кому?

Филип так ни разу не навестил меня с момента нашего последнего свидания на прогулке. Я просил, чтоб ему позвонили и пригласили, но мои надзиратели, враз превратившиеся в учтивых дворецких, вежливо, но твердо говорили, что связи с ним нет. Естественно, никого я больше не видел в своих стенах, а потому находился в глубочайшем неведении своей судьбы.

Телевизор в моей комнате был настроен только на один канал, по которому круглые сутки крутили новости. Переключить на другие каналы не было возможности, так как все кнопки кроме одной, отвечающей за выключение, были демонтированы. Первые дни я днями и ночами напролет смотрел новостные выпуски, которые честно говоря, отдавали трагизмом: постоянные беспорядки на улицах французских городов, столкновения с жандармами, поджоги машин и битье витрин магазинов, антиглобалисткие лозунги митингующих, требования отставки правительства и проведения референдума на тему тотального пересмотра курса развития страны – всё это через пару-тройку дней мне порядком наскучило. Я давно уже отошел от подобных треволнений и хотел просто спокойно дождаться решения своей участи, какой бы она не была.

Я заказал множество книг: Достоевского, Дюма, Эдгара По и прочих классиков. Читал запоем. Проглатывал тонны литературных глав, словно восполняя весь тот академический вакуум что сопровождал меня практически всю жизнь. Многие вещи в жизни в свете прочитанного стали для меня поистине евангелическим откровением, эдакой космогонической метаморфозой, я подолгу рассматривал стены и потолок, размышляя обо всем произошедшим со мной, примеряя эмоции от постигнутого в книгах на свои уже прожитые моменты жизни. Порой мне казалось, что я не здесь, не в крепости, а совершенно в ином непонятном мне месте, где мне вот-вот откроются неизведанные до этого тайны мира.