Возвращение домой и остаток жизни отца стали непрерывной цепью страданий. В течение первого месяца он еще выходил на прогулки вокруг дома, беседовал с соседями, сидел подолгу на кресле качалке и задумчиво смотрел в туманную атлантическую даль. Говорил всё меньше и тише, ел мало и неохотно. Мария, надо отдать ей честь, вела себя как заботливая и любящая супруга, всячески его обхаживала, готовила ужасно несоленые и несладкие каши из протертой крупы для его стремительно умирающего желудка, за руку водила в туалет, меняла на нем белье. Не забывала она и меня, старательно ублажая ночами, нападая на меня с жаркими поцелуями. Поражаюсь до сих пор, какая в этой женщине была сила духа и стремление идти к цели!

Доктор ошибся. Отец расстался с жизнью через три месяца, а не через полгода, за несколько дней до моего выпуска.

На моих глазах здоровый и сильный мужчина превратился в высохший кусок материи. На второй месяц после возвращения из больницы он перестал выходить на улицу. Лежал постоянно на своей кровати, ставшей для него последней постелью в жизни. Перестал смотреть телевизор и слушать радио, жуткая болезнь разъедала его изнутри словно кислота. Он потерял сон и почти перестал говорить.

Иногда он дико и страшно кричал, а его тело словно превращалось в некое полено, которое было невозможно ни разогнуть, ни пощупать. Мария срочно делала ему укол, а когда она была на работе, этим занимался я и то, что я испытывал тогда, не передать никакими строками. На меня смотрели обезумевшие от адской боли, глаза, в которых плескалось страдание. От его тела пахло могилой, кожа лопалась на руках, обнажая вены!

Нам приходилось обкладывать его тело, уже похожее на мумию, льдом, чтобы как-то сбить запах гниющей заживо плоти. Иногда он что-то шептал, просил иногда пить, но его рвало черной желчью, волосы слезали отовсюду словно старый парик.

За несколько дней до своего конца отец утратил разум. Из его глотки неслись какие-то хрюкающие звуки вперемешку с клокочущими остатками речи. Он смотрел на нас непонимающими, абсолютно бессмысленными глазами, из которых струился гной! Ногти отрывались от его пальцев, из ушей вытекала какая-то светло-коричневая жидкость. В его комнате стоял удушающий смрад, мухи летали над еще живым полутрупом, создавая эсхатологическую картину дантова ада!

Смерть стояла передо мной во всей своей неприглядности, ужасающей наготе. Это была первая смерть в моей жизни, и она оказалось ужасной, неоправданно жестокой по отношению к умершему. Гораздо гуманнее было, на мой взгляд, дать ему дозу опиума, достаточную для того чтоб он уснул навечно. Но христианская мораль не позволяла этого, заставляя испить чашу страданий до конца, дабы человек представал перед Богом не с розовыми щечками, довольный и счастливый, а измученный адскими страданиями, проклинающий всё на свете, израненный и покалеченный.

В будущем я никогда не допускал, чтоб мои жертвы мучились таким образом.

Священник буднично отпел его в церкви Ле-Пале. Гроб был закрыт, ибо от лица покойного не осталось ничего человеческого.

Священник сказал дежурную проповедь и почтил ушедшего несколькими фразами в стиле «сколько тунца он поймал» и прочее. Пришло с пару десятков артельщиков. Франциск Канье тоже был среди редкой толпы, стоял и смотрел на то как я и несколько рыбаков выносили черный гроб из церкви, несли его на плечах до старого грузовика, на котором отвезли до парома. Была весна и невыносимый гвалт чаек сопровождал нас неумолчным гулом.

Как и мою мать, отец упокоился на одном из кладбищ Нанта. Рядом с ней не получилось, ибо её могилу мы не нашли по причине крайней запущенности. С самой её смерти ни я, ни отец, ни тем более Мария ни разу не навещали её последнее прибежище.

Гроб опустили и забросали землей. Воткнули табличку с именем и годами жизни. Я расплатился с могильщиками и присел на скамейку рядом с могилой. Сидел и смотрел как комья сырой земли скатываются с верха холмика. Маленькая пташка прилетела и стала клевать безглазых земляных червей, оказавшихся на поверхности после копки.

Было тихо. Мария присела рядом. Протянула мне сигарету и зажигалку.

– Покури, тебе будет легче.

– Спасибо, – моя первая сигарета была горькой и противной, но ударивший в голову никотин создал иллюзию облегчения. Я выпустил дым из ноздрей и закашлялся.

– Нам пора, – она слегка потянула меня за локоть.

– Как осядет земля, поставим обелиск. – уверенным тоном сказал я, – наверное, на следующий год.

– Конечно. Будем приезжать сюда почаще, – она настойчиво тянула меня вон с кладбища.

– Ты ведь будешь навещать меня время от времени? – спросил я.

Она непонимающе уставилась на меня своими бездонными глазами.

– Ну… на каникулах хотя бы.

– Каких каникулах? У тебя послезавтра выпуск и аттестация.

– Ага. И я тотчас же сдаю вступительные испытания туда куда и планировал.

Она взглянула на меня бешеным взглядом. Ну и стерва же крылась в ней под личиной добродетели.

– Я убирала дерьмо за твоим стариком, чтобы остаться в итоге одной на этом треклятом острове? – выпалила она яростно. – Ты проклятый эгоист!

– А что тебе мешает поехать сюда со мной? Я буду учиться и подрабатывать. Все студенты подрабатывают. Через год смогу выйти на стипендию.

– А жить? Где ты предлагаешь жить? Снимать жилье не получится, ты знаешь каковы тут цены. Или ты хочешь, чтоб я снова пошла кухаркой в отель? А может, на панель выйти? А? А что, у меня получится. Дорогой содержанкой я конечно не стану, не тот возраст уже. Но все же!!

– Не неси чепухи. Мы продадим наш дом и все хозяйство. Нам хватит на какое-то время. Можно часть средств отложить в банк под дивиденды.

– Идиот! – она закричала так, что пташка с могилы моего усопшего родителя вмиг унеслась вдаль. – Господи, и кому я отдаю свои самые сочные годы??! Ему предлагают отличную обеспеченную жизнь, перспективу стать уважаемым человеком. Нет, он рвется к каким-то химерам. Ну как вот так? Голова где твоя?

– Ты бы не кричала, – спокойно и как-то лениво произнес я.– уважай хотя бы память отца.

– Он сгнил еще до смерти, твой старик. Боже, я кручусь, верчусь, стараюсь. Дом и хозяйство поставила. Вытащила вас из помойки, когда ты еще сопляком был. И такая благодарность от тебя…

Она плакала и плечи ее вздрагивали крупной дрожью.

Внутри у меня творился АД. Я разрывался между чувствами к этой женщине и своим безудержным желанием перемен в жизни.

Вдвоем мы вышли с кладбища и сняли на двое суток номер в дешевом мотеле. Занимались развратной любовью. Мария шептала мне безумные признания, а её черные волосы были разбросаны по подушке словно нефтяные брызги. Дикие желания разъедали мою душу, и я цеплялся за эту женщину как за наркотик.

Я сдал свою школьную аттестацию на «отлично». На следующий же день в огромном помещении кампуса на берегу реки Эрдр собралось несколько сотен абитуриентов со всей Бретани. Далекая фигура ректора, возвещавшего с галерки о новой жизни в стенах величайшего из университетов Франции, показалась нам фигурой самого Бога.

Начались вступительные испытания.

Сегодня мне принесли на удивление вкусный и плотный завтрак. Омлет, морепродукты, салаты из свежих овощей, апельсиновый сок, тосты со сливочным сыром.

Я ел словно окаянный. Несмотря на то, что меня и до этого достаточно неплохо кормили, сегодняшний завтрак был для меня эдаким откровением, своеобразным гастрономическим оргазмом.

Почти доев, я вдруг внезапно остановился. Остатки сока стекали с моих губ, пачкая мою полосатую робу. Мысль, дотоле не приходившая ко мне в голову, поразила меня в самое сердце.

Обычно столь плотный завтрак дают осужденным перед самым приведением приговора в исполнение. Неужто сегодня?

Как подтверждение моих слов, в замке заскрипел ключ. Я набрал полную грудь воздуха, приготовившись увидеть процессию тюремных чиновников. Встал из-за стола, приняв полагающееся по такому случаю выражение лица. Гулко стучало в ушах.