— И они в командировку умотали, — подытожила она грустным голосом. — Так что бери такси и дуй сюда.

На вопрос, сколько туда будет стоить оплата проезда, она ответила, что если не хватит, то она спустится и доплатит. Я повесила трубку и спросила у стоящих за спиной граждан, где здесь стоянка такси. Мужчина, средних лет, в белой косоворотке, «вышиванке», похожий на запорожца с такими же вислыми усами махнул рукой в сторону. Я посмотрела и увидела несколько «Побед» и при них очередь из желающих.

— Опять очереди! — Скривилась я и встала в хвост за молодой парой с покупками в руках.

Такси подъезжали и уезжали, а я все стояла и стояла. Прошло еще полчаса, пока подъехало такси, и водитель, высунувшись в окошко, прокричал:

— Кто на Сокол?

— Я… я… — встрепенулась и бросилась к машине. — Мне на Песчаную. Можно?

— Садись, — кивнул тот, слегка усмехнувшись. — И мой пассажир тоже туда же. Повезло.

Уж кому повезло, я так и не поняла, сев на переднее сидение. Сзади сидел хмурый мужчина лет сорока, потный от жары, но в темном костюме и при галстуке. Он держал в руках пухлый портфель, прижимая его к себе, будто боялся, что его отнимут, и постоянно вытирал большим носовым платком свое мокрое лицо. Молодой парень лет тридцати сидел за баранкой авто и улыбался, искоса глядя на меня. Я сделала вид, что не понимаю его взглядов и молчала, глядя в переднее стекло или боковое окошко. Мне было интересно — он нас правильно везет или наматывает километраж. И по тому, как он ухмылялся, поняла — наматывает, гаденыш! Но уже не могла ни говорить, ни тем более ругаться, так как выдохлась и устала. А тут еще и новость, что генерала не увижу. На сколько он уехал и когда вернется, мне не терпелось узнать.

Меня довезли первой и водитель взял с меня двадцать пять рублей. У меня было двадцать два. Я сказала ему, что если подождет, но снесут еще три рубля, на что возразил пассажир, сказав, что ему надо срочно и он доплатит за меня. Таксист как-то презрительно улыбнулся и кивнул.

— Обдерет его как липку, тварюга! — подумала я, провожая взглядом машину.

Потом вздохнула и прошла в подъезд. На улице было очень жарко и поэтому прохлада помещения успокоила разгоряченную меня, и я медленно прошла мимо сидевшей за чтением консьержки. Та подняла голову и тут же опустила в книгу или газету, я не обратила внимания. Я была рада. Мне было не с руки еще отвечать на её вопросы, поэтому я быстренько поднялась и вставила ключ. Открыв двери, крикнула, что пришла и тут же увидела грустную Глашу.

— А наши мужчины оставили нас, Валюша. В командировку срочную уехали. Вот так. Мы теперь одни остались. Но ты не горюй, — увидела она мое скисшее лицо, — авось не пропадем. Теперь все же вдвоем. Сейчас будем кушать и пить чай.

Уже после обеда, она расспросила меня о моем походе и покупках и посетовала, что крупно потратилась. Подтвердила, что можно попросить генерала и тот сделает нужный заказ в двухсотый отдел ГУМа и там можно приобрести любые вещи. Я воспряла духом и решила подумать над таким отличным предложением. Но когда сказала ей, что с начала сентября уеду на сельхозработы в колхоз на месяц, та всплеснула руками:

— Еще чего! Без тебя обойдутся! Только этого нам не хватало!

— Я так не могу, — попыталась объяснить ей. — Тем более, что я комсомолка и кандидатка. А это распоряжение партии — приходить на помощь колхозникам собирать урожай. Как не пойти?

Она охала, крутила головой, призывала всех святых, но всё же остыла и взяла с меня слово, что собирать меня туда будет сама.

— Что ты знаешь о той деревне? Ничего, — рубила она рукой в воздухе. — Грязь. Сырость. Бездорожье и голод с холодом — вот что там увидишь. И куда ты со своим тщедушным телом и этими руками? Будешь простуженная, а руки в цыпках!

Кстати, я привела в порядок пальцы еще ранее, сходив к маникюрше. Сделано было прилично и не дорого. Как я видела, такой же маникюр был и у генерала. И мне это нравилось. Он не стеснялся держать себя в порядке, и его щепетильность в этом вопросе мне импонировала.

Мы варили варенье и закатывали его в банки, накрывая пергаментной бумагой и завязывая веревочками. На бумаге писали из чего состоит, чтобы не перепутал Иваныч, когда закладывал эти заготовки на полки в темной узкой кладовке, предназначенной для лыж, коньков и санок. Это зимнее снаряжение я видела ранее и понимала, что генерал пользуется ими, не отказывает себе в удовольствии зимних пробежек или катания. Я тоже любила этим заниматься в молодости. Потом как-то забросила. Думаю, что тело Валентины вспомнит и поможет мне на сдаче физкультурных зачетов в институте.

Письмо, которое мне передала Глаша, а скорее записка от генерала, гласила, что он постарается приехать к началу учебного года и отпраздновать его вместе со мной в ресторане. Что будет скучать и просит сфотографироваться, чтобы в следующий раз увезти с собой мое фото.

Я несколько раз перед сном читала его, и сердце мое сжималось отчего-то, словно чувствовало долгую разлуку. И даже больше.

Сложив его, засунула под подушку, сжав в ладони. Так и уснула.

Утром еле встала, разбитая и невыспавшаяся. Решила сегодня идти в Мавзолей, но вспомнив, что Иваныч говорил, что там тоже очередь через всю площадь, помотала головой и опять вытянулась на кровати. Ноги ныли, мышцы спины тоже. Решила сегодня не ходить, а советоваться с Глашей по подготовке к поездке «на картошку». Я в молодости отбывала такую повинность, но это было давно и других условиях: нас хорошо кормили, размещая в пионерском лагере, и возили в «пазике» на поля и оттуда. При том были и баня и развлечения. Что будет здесь, я не представляла, но судя по охам Глаши колхозы не современные, то есть ужасные, в смысле условий и работать там придется в жуткой обстановке: хОлода, дождей, десятичасового рабочего дня. Какая уж там будет кормежка, в худом колхозе, где не могут самостоятельно убрать урожай понятно — соответствующая. И так целый месяц?

Глаша советовала всё же не ездить.

— Вот приедет генерал, что я ему скажу? Не уговорила ребенка остаться в тепле? А ежели заболеешь? Он меня тогда со свету сживет!

— Ну, с чего ты такое взяла, — утешала я её. — Какое ему до меня дело? Чужая да и временно здесь. Спасибо — приютил и помог, как мог. Не собираюсь я ему доставлять еще хлопот. Как только сдам и зачислят меня тут же съеду. Не буду вас обременять.

— Это что ты такое надумала? А? Куда это ты съедешь? А как же мы? А генерал? Он же дышит тобой. Я же вижу. Как нас бросишь?

Она смотрела на меня с упреком, с каким смотрят на неразумное дитя, пытающегося уйти из родительского дома в никуда. А её слова о генерале были бальзамом мне на сердце. Я заулыбалась:

— Ладно-ладно тебе. Еще не скоро. Да и сдам ли все экзамены и зачислят ли меня — неизвестно. А то выгонят. Что буду делать? Поеду в свой Мценск к дяде с тетей. Славик же в армии будет. Вот я и замещу его.

— К родным кто же будет против. Только как же генерал? Он тебя уже не отпустит.

— Это почему? — прищурила я глаза, глядя на простодушную Глашу. Я её провоцировала, пыталась вывести на те мысли, которые она прятала.

— Да потому и не отпустит, что …влюблен. Вот.

Она сказала это и тут же прикрыла в испуге рот ладошкой, будто сболтнула какой секрет.

— Да, не может быть? — притворилась я непонимающей. — Что бы такой генерал и я провинциалка из глубинки? Нет. Выдумки это твои.

— Ага, — покивала она головой, — Иваныч тоже так думает. Только ты не хочешь замечать, а он страдает. Нешто нет у тебя к нему ничего?

Я улыбнулась и сказала, что сама влюблена в него, да не знаю, как признаться.

— Боязно. А вдруг он смеяться будет? Скажет, что это мои детские забавы?

— Ой, нет! — вскинулась она. — Мы-то видим с Иванычем, что он только и ждет твоих лет, чтобы сделать предложение. Вот узнаешь потом. Ах, как это замечательно! Наконец-то будет в доме полно деток и семейного уюта. А я-то, как буду при вас теплом пользоваться! Не прогонишь?