Но как-то раз Саня всё-таки не выдержал и полез в драку, когда Колян завёл старую песню. Я только собрался поддержать друга, как в класс зашла наша физичка и погасила конфликт на корню, заодно оставив Коляна на отработку. Так назывался общественный труд на благо школы. Получали её ученики за несделанные уроки или плохое поведение. У меня отработок почти не было: учился я хорошо и редко себя плохо вел.

Колян после этого еще больше на нас обозлился и грозился нас подставить. В скором времени мы узнали, что именно он нам подготовил.

Незаметно для себя я подружился с Антоном. Раньше он смотрел на меня, как на пустое место, но после того, как я поддержал Саню, стал относиться ко мне с уважением. И даже пригласил меня в святая святых – в туалет на втором этаже, где собирались старшеклассники и некоторые избранные типа Антона. Там был мужской клуб, где старшее поколение делилось жизненными знаниями с младшим.

Раньше там уже побывал Саня, а теперь и меня сочли достойным.

Мы пришли туда после уроков вместе с Саней. Антон был уже там и сразу же познакомил меня со своими приятелями. Я был представлен всем им, после пожал всем руки. Очень старался запомнить имена, да и вообще старался выглядеть достойно. Саня же, в отличие от меня, вёл себя непринужденно, смеялся и рассказывал ребятам истории.

Старшеклассники мне понравились. Они учтиво предложили мне покурить, а я не стал отказываться. В прошлом году от подобного я бы в ужасе сбежал, но теперь в моей жизни многое поменялось. Саня тоже пытался курить, чтобы не упасть лицом в грязь. Точнее, просто набирал в рот дым и выпускал обратно. Я это заметил, но вслух говорить не стал.

Сам я вдохнул дым и сразу же закашлялся. Потом меня затошнило. Пацаны по-доброму меня подбадривали и говорили, что потом я обязательно научусь курить. Ещё мне дали попробовать пива. Его вкус мне понравился больше, чем вкус сигарет. Я вдруг почувствовал себя настоящим взрослым мужчиной.

Я напряжённо следил за реакцией новых приятелей, боясь сделать или сказать что-то не так. В основном молчал и слушал разговоры, казавшиеся мне такими важными и интересными. Пацаны обсуждали девчонок; кто-то хвастался, что у него уже был секс, и гордился, какой он крутой после этого.

В спальню мы вернулись немного захмелевшими. Я был доволен и счастлив. И невольно подумал, что, наверное, в тот момент папа был бы очень мною доволен, ведь я наконец-то нашел друзей.

На следующий день я решил спросить у Сани его мнение. Меня волновал один вопрос:

– Сань, как думаешь, я перед пацанами лохом не выглядел? – я спросил это на перемене, когда мы шли на урок химии.

– В смысле? – удивился Саня.

– Ну, может, парни подумали, что я маменькин сыночек, – смутился я, опуская глаза вниз.

Саня вдруг фыркнул и рассмеялся:

– Нет, конечно, Дима! Антон просто так никого не приглашает. Только проверенных людей.

Я был польщён, что мне оказали такую честь. Оказывается, я был в кругу избранных.

– У Антона спроси, – посоветовал Саня. – А вообще, ты наш друг. Ещё бы они к тебе плохо относились!

У Антона я уточнять не решился, хоть он с каждым днём и относился ко мне всё лучше и лучше. Раньше я почти ничего о нём не знал, кроме того, что у него осталась одна только мама: отец погиб, выполняя какое-то служебное задание. Он был полицейский. Школа оплачивала его обучение, но Богданов никогда его за это не травил. Я вдруг понял, что проучился с Антоном почти семь лет, но только сейчас узнал, что он за человек.

А Антон был очень интересный собеседник. Он увлекался скандинавской культурой, ему нравились викинги, и он всячески старался быть на них похож. Внешне он действительно напоминал викинга – высокий, светловолосый, развитый и физически сильный. Он выглядел старше своих лет. У него уже начала расти борода, поэтому он брился. Ещё он нравился девчонкам, и, по слухам, он даже встречался с одной из девятого класса. Некоторые пацаны ему явно завидовали, и как-то раз у него даже были разборки с ребятами из старших классов. К нам же с Саней Антон относился, как старшие относятся к младшим братьям, и трогательно нас опекал.

С Сашей у нас было встреча двух одиночеств. Меня вводили в ступор некоторые его манеры. Он не видел личных границ и постоянно лез обниматься. Мне были непривычны такие нежности, так как мои родители считали, что объятия меня только разбалуют. Поэтому вначале я даже как-то стеснялся, когда Саня вдруг обвивал мою шею руками или целовал в щёку. Я всё боялся, что это увидит Колян и будет над этим смеяться.

Однажды я пытался сказать об этом Сане. Я отстранился, когда он положил мне голову на плечо. Он посмотрел на меня обиженно. Мне вдруг стало очень стыдно, словно я опорочил нашу дружбу.

– Колян сказал, что мы как бабы, – промямлил я в ответ на его немой вопрос.

– Ты что, хочешь жить так, как скажет Колян? Получается, он решает, как нам с тобой дружить? И что бабой быть плохо? – негодовал Саня, сверкая глазами.

– Нет, – пробормотал я, понимая, что это действительно глупо. Колян постоянно обзывался и говорил гадости, и я не хотел слышать его мнение.

– Тебе не нравится, когда я тебя обнимаю? – спросил Саня, хмурясь.

– Нравится! – ответил я и крепко прижал его к себе. И плевать, что скажут другие. Саня прав: мы сами должны решать, как строить свою жизнь. Колян всё равно будет нас оскорблять, что бы мы не делали. А мы не собирались под него подстраиваться.

Отношения с англичанкой, Татьяной Николаевной, у Сани были напряженные. Он ей не понравился буквально с их первой встречи. Кроме того, ученики в принципе её раздражали, и она не стеснялась в выражениях в их адрес и любила комментировать умственные способности каждого школьника. Попадало даже мне, хоть я и всегда делал домашние задания и вёл себя тихо. У неё был один единственный любимчик – парень из старших классов. С ним она даже дополнительно занималась.

– Вы не имеете права нас оскорблять! – вдруг заявил Саня, когда англичанка проходилась по Тимуру. Тот не сделал домашнее задание, и это очень её очень возмутило. Тимур был «толстым увальнем» и «идиотом из коррекционного класса». Подобными эпитетами награждались, конечно же, и остальные ученики, но мы уже давно привыкли к таким обращениям и даже не думали жаловаться об этом родителям. Мой отец обязательно сказал бы, что она всё правильно делает.

Поначалу она даже не поняла, что Саня только что сказал, и взглянула на него с удивлением, словно не верила. Потом на её лице всё сильнее проявлялась ярость, крылья носа стали раздуваться, а глаза потемнели:

– А ты кто такой, чтобы делать мне замечания? – с угрозой в голосе спросила она.

Назревал конфликт, и я отчётливо понимал, что сейчас будет буря. За всё время учебы никто не смел сказать слова против англичанки. И тут Саша вдруг решил выступить против неё. На тот момент я уже понял, что у Бессонова очень упрямый характер. Может, это и помогало ему выживать, но сейчас явно не нужно было злить Татьяну Николаевну. Я отчаянно пытался словить его взгляд, чтобы дать понять, что лучше замолчать, но он на меня не смотрел. Он весь подобрался, будто готовился к прыжку.

Спасло его только то, что в кабинет вдруг вошла учительница немецкого. Англичанка отвлеклась на разговор с ней, а потом вернулась к уроку, как ни в чём не бывало. Но Саню она явно взяла на заметку. И теперь почти на каждом уроке подпускала шпильку в его адрес, граничащую с вежливым хамством. Саня бледнел, краснел, но молчал. Потом, после уроков, я с ним даже провёл беседу насчёт того, что не нужно из-за всяких дур портить себе жизнь, но его явно злила невозможность поставить англичанку на место.

Саша неплохо придумывал развлечения. В школе нам частенько было скучновато. Мы жили на отшибе, и единственной отдушиной была деревня Соловьи, расположенная в нескольких километрах от школы. Там были кинотеатр, кафе и клуб, в который не пускали школьников. Конечно, несовершеннолетие для многих не было помехой; у некоторых умельцев иногда получалось попасть туда только им одним известным способом. В прошлом году даже был скандал, когда в клубе поймали нескольких наших учеников. Их тогда чуть было не отчислили.