– Историческое и достопримечательное страшилище, и, помимо всего прочего, в нем хранится ценная коллекция британских полотен.

Его явно ввели в заблуждение. В галерее нет ценных полотен – третьесортные пейзажи девятнадцатого века и несколько современных рисунков, настолько ужасных, что Тейт[98] отказалась бы хранить их даже в запасниках.

– Значит, ценная коллекция третьесортных британских полотен, – настаивал сэр Хамфри. – Источник духовного роста местных жителей.

– Они там не бывают, – заметил я.

– Их вдохновляет сам факт существования галереи, – заявил он.

Мне было непонятно, куда он клонит, какое отношение все это имеет к сэру Хамфри Эплби и что вообще он может знать о коллекции. Ведь, насколько мне известно, он никогда не бывал севернее Поттерс-бара.

Решив перевести разговор в принципиальную плоскость, я напомнил ему, что это дело местных властей, оно касается только совета округа и меня, как его депутата в парламенте – не как министра! – и ни сэр Хамфри Эплби, ни МАД, ни Уайтхолл не имеют к нему никакого отношения.

Он лишь поджал губы. Тогда я поинтересовался, почему это его так интересует. К моему удивлению, он объявил это принципиальными соображениями.

Потрясающе! На протяжении всего нашего спора о детонаторах для итальянских террористов он чуть ли не с религиозной убежденностью доказал, что принципы его совершенно не волнуют. Я напомнил ему об этом.

– Да, господин министр, не отрицаю. Однако, как вы сами не устаете повторять, принципы – это то, на чем зиждется правительство.

Я был в недоумении.

– О каких принципах можно говорить в данном конкретном случае?

– О принципе перераспределения общественных фондов на искусство в пользу футбола или тому подобных вещей. Футбольный клуб является чисто коммерческим предприятием, и нет никаких оснований субсидировать его, если он по каким-либо причинам оказался на мели.

Похоже, он думает, что привел неопровержимый аргумент.

– Почему нет? – поинтересовался я.

– Чего нет?

– Почему нет оснований? Ведь футболом интересуется куда больше людей.

– Главная цель субсидий – способствовать сохранению нашего культурного наследия, – возразил сэр Хамфри.

Но для кого? Кому это выгодно? Образованным средним классам? Иными словами, людям, подобным Хамфри, чтобы они могли наслаждаться своей оперой, концертами, Шекспиром по более дешевой цене. По его мнению, вся страна должна субсидировать удовольствия среднего класса, желающего иметь доступные театр, оперу, балет…

– Культура и искусство, – открытым текстом сказал я ему, – это маленькие слабости среднего класса, который, фактически управляя страной, использует общественные средства на ублажение своих личных потребностей.

Он был шокирован. На этот раз, кажется, искренне.

– Как вы можете так говорить, господин министр? Искусство служит образовательным и воспитательным целям, помогает нам удерживаться на вершине цивилизации! Вы этого не находите? – с сарказмом добавил он.

Я попросил его обойтись без нравоучений и напомнил, что тоже верю в образование – как-никак окончил Лондонскую экономическую школу.

– Приятно узнать, что даже ЛЭШ не чужда идее образования, – заметил он.

Я решил быть выше этого типично оксфордского снобизма и, в свою очередь, обратил его внимание на важность развития спорта. Спорт давно субсидируется самыми разными организациями и также выполняет образовательно-воспитательную функцию.

Эта констатация вызвала у сэра Хамфри новый прилив сарказма.

– Дело не только в воспитании, – заявил он, очевидно, забыв, как две минуты назад утверждал, что все дело именно в нем. – В конце концов, у нас есть и половое воспитание… Что ж теперь, субсидировать секс?

– А это возможно? – оживился Бернард.

Хамфри выразительным взглядом приказал ему замолчать. Наша интеллектуальная пикировка доставляла мне большое удовольствие, тем более, что тон задавал именно я.

– Послушайте, Хамфри, а не логичнее было бы определять, что и когда субсидировать, в зависимости от общественных запросов?

По-моему, вполне здравая идея. Во всяком случае, демократичная.

Обычно, если речь не идет о принципиальных решениях, мой постоянный заместитель попросту игнорирует мои попытки вызвать его на прямой ответ, но на этот раз он изменил своим правилам. Видимо, для него было важно, чтобы я принял его элитарную точку зрения.

– Господин министр, – произнес он страдальческим тоном, – это же первый шаг к гибели, неужели вы не видите? Какая судьба ждет, например, Королевский оперный театр – жемчужину нашего искусства?…

Жемчужину? У меня на этот счет иное мнение. И если уж говорить начистоту, то что, собственно, составляет славу «Ковент-Гардена»? Вагнер и Моцарт, Верди и Пуччини. Немцы и итальянцы! Нашей культурой там и не пахнет. А с какой это стати мы должны субсидировать культуру «оси Берлин – Рим»?

– Королевский оперный театр, – сказал я, – получает ежегодную дотацию в девять с половиной миллионов фунтов. За что? Рядовые граждане не в состоянии платить по тридцать – сорок фунтов, чтобы попасть на гала-представление, и даже если бы были в состоянии, то не могли бы достать билеты – их просто нет в продаже. Практически все места в «Ковент-Гардене» скуплены крупными бизнесменами, управляющими банков и нефтяных компаний, чиновниками транснациональных корпораций… и людьми вроде вас, Хамфри. Королевский оперный театр существует для сильных мира сего! И на каком основании, скажите мне, рабочий человек с трибуны стадиона должен субсидировать восседающую в ложах знать, которая и без того вполне способна оплатить собственные развлечения?

От изумления он лишился дара речи. Я терпеливо ждал. Бернард сосредоточенно изучал чистую страницу блокнота. Наконец сэр Хамфри заговорил. Подчеркнуто-спокойно:

– Господин министр, честно говоря, я в ужасе. Это же дикость! Варварство! Слышать такие слова от министра Ее Величества! Конец цивилизации в нашем понимании! И грубейшее искажение истины.

Ого! Мой постоянный заместитель возбужден. Он даже говорит эмоционально. Да, сэр Хамфри Эплби действительно не на шутку расстроен. В отличие от меня.

– Искажение, говорите? – весело переспросил я.

– Да, безусловно. Искусство не в состоянии выжить без общественных дотаций.

– Скажите, а Шекспир тоже получал общественные дотации? – поддел я его.

– Конечно, получал.

– Ошибаетесь, Хамфри, ничего он не получал. Его поддерживали меценаты, а это разные вещи. Одно дело – когда свои собственные деньги тратит богатый человек, и совсем другое – когда некий комитет тратит общественные деньги! Почему театр сам не может что-нибудь придумать? Почему искусство должно зависеть от официальных лиц и комитетов? В этом нет никакой необходимости.

У сэра Хамфри вырвался какой-то непонятный булькающий звук. Я царственным жестом приказал ему заткнуться.

– И раз уж вы так упорствуете с субсидированием искусства, то как насчет кинофильмов? Фильмы – тоже искусство. И тоже играют воспитательную роль. Кроме того, кино пользуется огромной популярностью. Во всяком случае, большей, чем опера. Почему же истэблишмент не желает субсидировать кинофильмы?

Он открыл было рот, но я не дал ему высказаться. Не мог отказать себе в этом удовольствии.

– Я сам вам скажу, Хамфри. Только потому, что люди вроде вас предпочитают оперу…

Видимо, этого Хамфри уже не мог вынести. Даже прервал меня на полуслове, что случалось с ним крайне редко.

– Господин министр, кино – это коммерция! – произнес он с презрением человека, живущего за государственный счет в высокой-превысокой башне из слоновой кости…

Он встал, не дожидаясь, пока я закончу беседу, как того требует протокол. С меня достаточно, говорил он всем своим видом.

– Простите, господин министр, я просто не имею возможности продолжать этот ужасный разговор. Мне надо сегодня пораньше уйти.