Боня вытер кровавые сопли, испуганно посмотрел на то, что осталось от товарища, и всё-таки побежал назад. Ну и чёрт с ним.

– Тошка, это кто был? – спросила нагнавшая его Маша.

– Знакомые. Старые такие, то есть неновые…

На площади вокруг стелы творилось уже форменное безумие. Людей набралось под три сотни, господин с грузовика уже не вещал, а орал сорванным голосом, тыча кулаком куда-то в сторону реки. Грузовик вонял, Толик с Генкой стреляли. Лерка отошла в сторону, вытерла потный, как после тяжёлой работы, лоб и приблизилась к ним с Машей. Вместо юной свежести от неё теперь смердело солдатскими портянками, солидолом и почему-то дымом костра.

Мякиш достал из кармана свои очки, надел их и посмотрел на митинг. Солнечный день словно заволокло плотными облаками, заметно потемнело. Вместо острой иглы стелы в мутное небо торчал палец великанских размеров, вылепленный с невиданной точностью: все складки кожи возле суставов на своих местах, неровно обгрызенный ноготь с траурной каймой грязи далеко наверху. Воздух вонял помойкой.

А люди… Никаких людей он больше не видел: толклись, кричали, нелепо подпрыгивали, мочились себе под ноги натуральные бесы, как их рисуют для иллюстраций Библии. Невысокие, заросшие тёмной шерстью, с короткими изогнутыми рожками, копытцами на ногах и длинными кривыми когтями на пальцах. Такой же чёрт, только покрупнее, кричал на них с матово-чёрного обломка скалы, исторгавшего едкую серную вонь. Глиняные пистолеты в руках превратившихся в бесов Толика и Генки превратились в куски розовато-жёлтой плоти, шевелились, вздрагивали, плевались в нужные стороны ядовито-алыми сгустками то ли слюны, то ли спермы – тягучей и противной на вид.

– Весело у вас тут, – только и сказал Мякиш.

Вокруг площади, вместо ровного вала подстриженных кустов, немного наискось возвышалось кривое, перекрученное, какое-то болезненное дерево, без листьев на чёрных ветвях. Вроде как и сухое, но нет: оно качалось и вскидывало к мутным небесам когти кроны, будто угрожая.

Маша и Лерка остались вполне узнаваемы, только из-под сочных девичьих губ торчали острые клыки. Так-то почти незаметно, но если начинали открывать рот – хоть беги.

– У нас – да. Негрустно, – щёлкнула зубами Лерка. – Но это ты сам виноват.

Мякиш застыл на месте. Воспоминание, как здесь обычно и бывало, прилетело из ниоткуда, встало на место, как хитро обрезанный по краям кусочек паззла. Было же, было… И «Роза мира» не раз читана, и ещё кое-какие, совсем уж сатанинские издания. При этом сам он, конечно, в чёрных мессах не участвовал и кошек по кладбищам не жарил, но ведь интересовался?

Да.

Вполне.

Антон оглянулся на подходящую пару санитаров – вот же как: тоже черти. Покрупнее, шерсть отдаёт болотной зеленью, но к людям это отношения не имеет. Соитие жабы с гадюкой получается.

Он стянул с себя очки и кинул их в карман. Снова стела, снова люди, снова всё нормально.

– А ты, Маш, в судьбу веришь?

Оказывается, они уже давно разговаривали между собой. Антон не мог больше смотреть на девушку мечты – да и подружку Толика тоже – без содрогания. Помнил, как они могут выглядеть. Или, что ещё страшнее, какие они на самом деле.

– Не верю. Нет никакой судьбы. Человек сам выстраивает свою жизнь, а поскольку он слаб, и существование, как правило, жалкое и ничтожное. Потом идёт в церковь и жалуется на судьбу. Выпрашивает лучше. Всё это, Валерия, занятие бессмысленное и выдающее слабость с головой. Так и во что же здесь верить?

– Ну, не скажи…

По площади, огибая блестящую стелу широким полукругом, медленно ехал трамвай. Тот самый, «единичка», что вспомнился Мякишу в пещере Десимы Павловны. Их таких уже и не давно. Перед ним возникали ровные полоски рельсов, строго в нужном месте. Люди или расходились сами, уступая дорогу, или вагоновожатая – вон она виднеется – разгоняла их коротким гневным позвякиванием.

– Леваневского. Следующая остановка – «Детская больница», – проскрипел искажённый динамиком голос.

Трамвай стоял боком, призывно открытой широкой дверью прямо перед Антоном. Сделай пару шагов, садись и уезжай. Неизвестно, куда, непонятно, зачем. Но всё-таки открытая дорога. Только почему-то казалось, что на этом пути он застрянет в этом не своём городе если не навсегда, то надолго.

– Я не поеду, – тихо, но твёрдо сказал он в пустой салон.

Дверь шумно сдвинулась на место и, набирая скорость, проплыла перед глазами. За это время площадь, митингующих и самого Мякиша взяли в плотное кольцо невесть откуда набежавшие санитары. Толик с Генкой стояли спина к спине, опустив свои детские поделки. Стрелять было нечем.

На судьбу мятежных психов Мякишу было плевать. Соберут их сейчас в кучку, сунут обратно в камеры бывшего почтамта, туда и дорога. А вот друзья… Да, друзья, кем же ещё считать пару разбойных парней и не менее странных, похожих сквозь стёкла очков на нежить девушек? Их надо попробовать спасти.

– Кранты… – обречённо сказала Маша. Они с Леркой взялись за руки, словно этот детский жест мог уберечь от всех неприятностей на свете: – Тошка, ты можешь что-то сделать?

– Я?! – удивился Мякиш. А, впрочем, да: он. Кому же больше.

– Уходите! – крикнул Толик. – Уводи девчонок!

– Идите сюда с Генкой! – откликнулся он. – Быстрее, бегом!

Это было даже не воспоминание, скорее, чувство, что именно он, Антон, сможет сделать хоть что-то. Кольцо санитаров начало сжиматься, методично тесня митингующих к стеле. Грузовик рыкнул двигателем, выпустил клубы особенно густого дыма и с перегазовкой, с хрустом стартовал с места. Важный господин едва не вылетел кувырком из кузова, но чудом удержался за борт. Водитель погнал тяжёлую машину прямиком на цепочку санитаров, которым пришлось расступиться, пропуская смертоносный снаряд на четырёх колёсах. Пользуясь поднявшейся неразберихой, Толик с Геннадием бросили ненужное больше, бесполезное оружие, и подбежали к Антону. Теперь все пятеро были вместе, но… Что толку: второго грузовика у них не было, а прорываться через мрачную толпу санитаров в розовых очках врукопашную – бесполезно. По крайней мере, Мякиш в себе сил на такую схватку не ощущал.

Он нервно обернулся по сторонам, потом глянул под ноги. Люк! Старая чугунная крышка с потёртой от времени надписью по кругу. Сверху – «Харьковскiй Машиностроительный заводъ», снизу «Н.Ф. фонъ – Дитмаръ». Это даже не на мове, скорее, нечто дореволюционное. Сто с гаком лет пролежала, так оно выходит. Центр крышки был расчерчен мелкими квадратами, будто приглашал поиграть в шахматы. Жаль, фигур под рукой нет.

– Генка, откроешь? – махнул рукой на люк Антон.

– Ну так, – спокойно кивнул здоровяк и подцепил пальцем один из четырёх лепестков на крае крышки. Чугун скрежетнул, Геннадий ухватился уже обеими руками и сдвинул тяжеленный круг в сторону, открывая тёмный зев колодца. Вниз уходили непрочные на вид, ржавые скобы; первые три ещё видно, а дальше – чёрная бездна.

– Я первым, – неожиданно для себя продолжил командовать Мякиш. – Потом Толик, за ним девушки. А ты, Ген, последним. Попробуй закрыть проход за собой, ну как не заметят.

Не дожидаясь ответа, он нырнул в колодец, ставя сперва ноги, потом перехватывая скобы спуска. Несмотря на ржавчину, старинные железки были выкованы на совесть, держали и не собирались ни вываливаться, ни сломаться под его весом. Из глубины колодца тянуло горячим воздухом и чем-то удушливым, словно от работающего химического производства. Но и выбирать не приходилось: метра через три Антон глянул наверх, маленькое окошко люка уже наполовину загородил спешащий следом Толик. Нормально. Куда-нибудь да выберутся, если Геннадий успеет закрыть за собой крышку.

Темнота и запах давили, душили, словно подталкивали вернуться, но Мякиш упрямо спускался, ребята следовали за ним. Далеко вверху раздался скрежет, затем глухой удар – Генка умудрился сдвинуть крышку люка на место.