— Мой дорогой Жак, — сказал Пьер Мюнье, как бы благодаря его за утешение; затем он обратил взор на младшего сына, чтобы проверить, настроен ли он так же благоразумно, как старший.

Жорж оставался безучастным; все, что отец мог заметить на его холодном, как лед, лице, была чуть заметная улыбка; впрочем, как непроницаемо ни было его лицо, в улыбке Жоржа таилось столько презрения и жалости, что Пьер Мюнье не знал, что сказать; он произнес:

— Боже мой, но что же, по-твоему, мог я сделать?

Жорж ничего не ответил, но, взглянув на площадь, сказала.

— Там стоят негры, они ждут того, кто будет ими командовать.

— Ну что же, ты прав, Жорж, — радостно воскликнул Жак, преисполнившись чувства собственного достоинства, и повторил изречение Цезаря:

— "Лучше командовать этими, чем подчиняться тем".

Пьер Мюнье, выслушав совет младшего сына и поучение старшего, подошел к неграм, спорившим о будущем командире; увидев человека, которого каждый чернокожий на острове уважал, они столпились вокруг него, как вокруг истинного вождя, и попросили его возглавить отряд.

Внезапно Мюнье странным образом изменился: чувство унижения, которого он не мог побороть перед лицом белых, исчезло, уступив место чувству собственной значимости. Он выпрямился во весь свой могучий рост, глаза его, выражавшие смирение, когда он стоял перед де Мальмеди, загорелись. Дрожавший прежде голос зазвучал грозно и убежденно; вскинув ружье на плечо, вытащив саблю из ножен и протянув мускулистую руку в сторону противника, он отдал команду: «Вперед!»

Затем, бросив взгляд на младшего сына, стоявшего подле негра и с одобрением приветствовавшего отца, он направился с отрядом вслед за пехотинцами гарнизона и солдатами Национальной гвардии, в последний раз крикнув негру:

— Телемак, береги моего сына!

Линия обороны была разделена на три части. Налево бастион Фанфарон, выстроенный у самого моря и снабженный восемнадцатью пушками, в середине главное укрепление — двадцать четыре орудия, направо — батарея Дюма, защищенная только шестью пушками.

Англичане, вначале двигавшиеся тремя колоннами, преследуя три разные цели, скоро обнаружили силу двух первых и сосредоточились на третьей, которая не только, как мы сказали, была самой слабой, но обслуживалась одними лишь местными артиллеристами. Однако же, против всякого ожидания, при виде плотной массы, двигавшейся на нее в грозном порядке, эта воинственная молодежь вовсе не растерялась. Все поспешили занять свои посты, маневрируя быстро и ловко, подобно опытным солдатам, открыли прицельный огонь. Вражеские войска решили, что они ошиблись относительно мощности батареи и числа обслуживающих ее людей. И все же они шли вперед, потому что чем смертоноснее стреляла батарея, тем насущнее была необходимость погасить ее огонь. Но вот проклятая батарея совсем разгневалась и, подобно фокуснику, который заставляет забыть один свой невероятный фокус, показав другой, удвоила залпы, вслед за ядрами посылая картечь, причем с такой быстротой, что в рядах врагов началось смятение. В то же время, поскольку англичане подошли на расстояние ружейного выстрела, началась перестрелка, так что неприятель, видя, как его ряды редеют или вовсе уничтожаются, удивленный этим неожиданным отпором, отступил и занял новую позицию.

По приказу главнокомандующего регулярные войска и батальон национальных гвардейцев, которые до того были сосредоточены в самом опасном месте, пошли в атаку на фланги противника, в то время как грозная батарея продолжала громить его с фронта. Регулярные войска точно осуществили маневр, бросились на англичан, прорвали их ряды, вызвав замешательство в боевых порядках. Батальон островитян под командой де Мальмеди действовал безуспешно. Вместо того чтобы обрушиться на левый фланг и пойти в атаку вслед за регулярными войсками, он взял неверное направление и атаковал англичан с фронта. Тогда батарее пришлось прекратить огонь, который больше всего пугал противника. Англичане, видя, что у неприятеля меньше солдат, чем у них, вновь осмелели и обрушили огонь на национальных гвардейцев, которые, следует отдать им должное, выдержали удар, не отойдя ни на шаг.

"Однако они не могли долго сопротивляться. Зажатые врагом, более опытным и превосходящим их числом, с одной стороны и своей батареей, которая вынуждена была прекратить огонь, с другой, добровольцы начали отступать. Вскоре левый фланг англичан в красных мундирах напал на правый батальон островитян, и они, уже почти окруженные и достаточно разумные для того, чтобы не пытаться противопоставить свое каре сильно превосходящему по численности противнику, чуть было не погибли. Англичане продолжали продвигаться вперед и, подобно морскому приливу, уже почти окружили своими волнами этот островок солдат, как вдруг раздался возглас: «Франция! Франция!»; последовала страшная стрельба, затем наступила тишина, более грозная, чем грохот орудий.

В задних рядах противника возникло необъяснимое волнение, оно почувствовалось вскоре и в передних рядах; красные мундиры не выдержали мощной атаки штыками, были подкошены, словно колосья серпом крестьянина. Теперь неприятель попал в окружение, настала его очередь отражать нападение и справа, и слева, и с фронта. Подошедшие свежие силы добровольцев не давали им передышки, и некоторое время спустя отряд Мюнье, пробившись сквозь кровавую брешь в строю противника, вышел к злосчастному батальону национальных гвардейцев, находящемуся в окружении. Выполнив эту задачу, негритянский отряд атаковал левый фланг противника. Де Мальмеди направил вслед за ним своих добровольцев на левый фланг англичан, так что перед батареей не осталось французских войск; не теряя времени, она пришла на помощь, изрыгая на неприятеля потоки картечи; это и обеспечило полную победу французов.

Почувствовав себя вне опасности, де Мальмеди подумал о своих освободителях, которых он уже видел в сражении, но все еще колебался признать их подвиг, осознать, что они спасли ему жизнь, — ведь то был столь презираемый им отряд цветных добровольцев, следовавший за национальными гвардейцами. Во главе его был Пьер Мюнье, который, видя, что враги окружили де Мальмеди, направил триста своих бойцов против англичан и разгромил их. Да, то был Пьер Мюнье, задумавший этот маневр как гениальный полководец и осуществивший его как храбрый солдат.

Заняв опасную позицию, он смело сражался. То был Пьер Мюнье, голос которого порою слышался в пылу битвы, когда, покрывая чудовищный ее гул, он кричал: «Вперед!» Его солдаты успешно продвигались вперед, и ряды англичан все больше расстраивались; раздался возглас: «Захватим их знамя! Захватим знамя!» Мюнье бросился в середину группы англичан, упал, поднялся, исчез в их рядах и через секунду появился вновь, в разорванной одежде, с кровью на лбу, но со знаменем в руках.

В этот момент генерал, боясь, что победители слишком далеко продвинутся вперед, преследуя англичан, и попадут в какую-нибудь ловушку, приказал отступать. Первыми повиновались войска гарнизона, уводя своих пленных, затем с — Национальная гвардия, уносившая убитых, наконец, замыкали шествие негры-добровольцы, окружившие знамя.

Весь город сбежался в порт, люди толпились, отталкивая друг друга, чтобы приветствовать героев. Жители Порт-Луи считали, что вражеской армии нанесено полное поражение, надеялись, что англичане не возобновят нападения; победителей, проходивших по площади, встречали возгласом «ура!».

Все были счастливы, все считали себя героями, люди уже не владели собой. Неожиданная радость наполняла сердца, кружила головы. Жители острова — мужчины, женщины, дети, — узнав об успешном сражении, поклялись ценою жизни защитить остров. Каждый произносил клятву с твердым намерением исполнить свой долг.

Среди общего ликования ничто так не привлекало внимания, как английское знамя и тот, кто его захватил; вокруг Пьера Мюнье и его трофея постоянно раздавались удивленные возгласы, на которые негры отвечали бахвальством, а их командир, вновь ставший смиренным мулатом, с робкой учтивостью отвечал на вопросы, которые ему задавали.