Он уперся взглядом в спину старика: тот подпрыгивающей походкой бодро двигался вдоль кустов, закинув тяжеленную клюшку на плечо, как ружье.

«Небось, врет, что страдает подагрой, – усомнился журналист, – ишь, как вышагивает, – словно арабский скакун на параде! И самолично такую тяжесть таскает…»

Френсис с наслаждением бы дрых дома, если бы не чутье: что-то разворачивалось вокруг, но он никак не мог сообразить, что именно… Хотя какой прок от происходящего, если о нем нельзя рассказать? Может, не заморачиваться, все решится само собой, не зря же его пригласили?..

«А, правда, – кольнула вдруг мысль, – на кой я им?!»

Френсис не обольщался: чтобы преподнести любую новость, «как положено», навалом светских хроникеров – лорду стоит лишь мигнуть… Значит, профессия не при чем. Но тогда что?!

Избранное общество, куда нет доступа посторонним, вчерашний вечер, от которого бьет озноб, назначенная встреча…

Френсису стало не по себе. Он споткнулся и грохнулся во весь рост. Лежа, скосил глаза: лорд словно спиной почуял его падение… Резко затормозил, оглянулся, кивнул Фраю… Тот, как иноходец, бросился к журналисту. Френсис сделал успокоительный жест и поднялся. Фрай остановился, поджидая его.

Френсис был далеко не дурак: сопоставив последние факты, он понял, насколько странной выглядит эта история…

Ему льстило, что титулованный оболтус Фрай ни с того, ни с сего стал искать с ним сближения. Нравились веселые вечера в баре, завистливые взгляды коллег, болтовня ни о чем, и, наконец, приглашение в замок, о котором газетчики его уровня и думать не смели.

И лишь сейчас вдруг возник вопрос: а почему именно он? Что им от него нужно??

Френсис кожей чувствовал опасность: к этому приучила работа репортером в отделе криминальной хроники, с которой он начинал. Да и детство в рабочем пригороде на опыт не поскупилось… Но отчего так поздно прозвенел тревожный звоночек? Что притупило обычную бдительность?

Амбиции? Возможность стать на одну доску с теми, кого журналист искренне презирал?

А все Фрай, будь он неладен!

Френсис знал: эти люди могут быть щедрыми, но и в жестокости им нет предела! Впрочем, жестокостью их действия вряд ли можно назвать: он для них – просто вещь, которую можно использовать, выбросить и забыть.

Журналист почему-то вспомнил посиневшие трупы, о которых писал, и его передернуло.

«Надо понаблюдать, сделать вид, что хочу уйти, и если задержат, – рвать когти, – решил он. – А если отпустят, – останусь, может, и впрямь выпадет козырный туз…»

…Ксения вздохнула и поставила точку. Глотнула кофе. Блаженно улыбнулась.

Экстаз, – вот как можно было назвать ее состояние! Экстаз творческий, дарящий физическое наслаждение. Ничего подобного она раньше и представить себе не могла!

«И бабы не надо!» – вспомнила Ксения грубоватую фразу знакомого вояки, волочившегося за каждой юбкой, и описывающего кайф от своей первой рыбалки. Теперь она его понимала.

Ксения создавала свой мир и заселяла его людьми. Они делали все, что она велела. Они чувствовали так, как она хотела. И это было потрясающе!

«Какая уж тут зависимость от слов, – хмыкнула Ксения, вспомнив дурацкую статью о графомании, и включила воду. – Графомания – это опьянение властью! Властью над персонажами, над обстоятельствами, над читателями… А если никто не читает, графоман превращается в мизантропа, вечно ноющего о тупости читательского сословия, и обливающего грязью своих более удачливых собратьев. Упаси меня, Бог, превратиться в такого!»

Вода обволакивала тело скользящим коконом…

«Ты главное уясни, – разоткровенничался как-то с Ксенией новоявленный литературный классик, пытавшийся ей понравиться, – известные авторы – всего лишь раскрученные графоманы… Ну, повезло им! И мне повезло…»

И попытался ущипнуть Ксению за коленку. Тогда она не придала значения пьяным словам. Поднялась и ушла, щелкнув дарование по затылку. А сейчас вспомнила.

«Значит, буду ловить удачу! Как Френсис…», – мелькнула мысль. Ксении был симпатичен этот парень.

Она ощущала себя Пигмалионом. И даже более, чем Пигмалионом: у того был хотя бы исходный материал, а у нее – ничего, кроме воображения! Ее Вселенная создавалась на песке. И даже песок был воображаемым…

После душа заварила кофе, и, пока сохли волосы, предалась философским размышлениям.

«А что, если все мы – порождение чьей-то фантазии? Не Бога, как учит Библия, а сумасшедшего графомана, создавшего свой сумасшедший мир? И наши судьбы – не карма, а результат несварения его желудка или бессонницы? И есть другие такие же графоманы, порождающие свои сумасшедшие миры, которые ученые называют параллельными? А Бог – это классик, пытающийся научить их писательскому ремеслу, чтобы герои не мучились, а жили нормальной жизнью? Хотя кто рискнет провести грань между графоманией и литературой… Разве что Бог…А вдруг и он – графоман, только раскрученный? И его поучения и действия ничего не стоят?»

Ксения набрала Ларису и поделилась с ней ценными соображениями. Но та и ухом не повела.

– Поедешь со мной по магазинам, нужно пуговицы купить?

– Нет, мне статью заказали о современном искусстве. Об одном из молодых скульпторов, ваяющем на грани постмодернизма и технологического направления.

– Представляю, что ты напишешь! – ехидно отреагировала Лариса.

– Я всегда пишу правду, нравится это кому-то или нет, – с некоторым пафосом заявила Ксения.

– Ну-ну! – и Лариса отключилась.

А Ксения, расстроенная таким равнодушием, принялась накладывать макияж.

Да, она не любила современное искусство и откровенно говорила об этом. Не все, конечно, а то, что, по ее мнению, в рамки искусства не вписывалось.

«Интересно, – вдруг вспомнила она, – а яшкино божество к искусству относится?»

С одной стороны, статуя создана в незапамятные времена, то есть однозначно произведение искусства, тем более, что ваять богов доверяли лишь мастерам… Но была в деревянной фигуре какая-то странность… Смущал даже не облик, непривычный для нас, а нечто совсем иное… Но что?

Ксения набрала Якова. Трубку поднял Родион.

– А где Яшка?

– Шляется где-то. Я вместо него. А что ты хотела?

– Как статуя?

Родион понял.

– Без изменений.

– Это хорошо.

– Утром серьезные мужики от Радинского приходили. Осматривали ощупывали, обнюхивали мой подарок… Хотели даже кусочек отколупнуть на анализ. Я думал, Яшку родимчик хватит… Но ничего, сдержался: видно, очень вчерашним напуган.

– Отколупнули?

– Нет. Не отколупывается и даже не сверлится – настолько материал прочный.

– Но это дерево?

– Черт его знает. Если дерево, то, как сказали ученые мужики, обработано неизвестным способом. Они такого твердого вещества не встречали. Правда, удалось сделать соскоб при помощи какого-то навороченного прибамбаса. Первые результаты анализа будут готовы завтра.

– Так быстро??

– Богиня наша вне очереди: они и сами заинтригованы. А ты чего позвонила?

Ксения задумалась, пытаясь точнее сформулировать мысль.

– Родя, а тебе не кажется статуя странной?

– Естественно, кажется, – удивился Родион.

– А чем?

– Да всем. Мы же вчера об этом говорили!

Ксения бросила взгляд на буклет с одной из выставок работ Алеши Поповича – так почему-то величал себя скульптор, о котором она собиралась писать. «На грани постмодернизма и технического направления»… Вот оно!

– По-моему, она слишком «правильная», какая-то симметричная… Все части в ней выверены до миллиметра…

– Так все древние статуи правильные и симметричные, – еще больше удивился собеседник. – Это ж тебе не современное искусство! А в миллиметрах я ее не измерял.

– Ты не понял, – терпеливо пыталась объяснить Ксения, – в античных и более древних статуях присутствует асимметрия, – для придания им «жизни», что ли… Человек ведь ассиметричен! Да и скульпторы – не математики, вряд ли все тщательно рассчитывали…