Я как раз спросила про инструменты.
– Набор взломщика, но я видел гораздо более «богатые», – усмехнулся следователь.
– Стену он им пробить не мог?
Следователь покачал головой. Может, просто хотел осмотреться? Потом открыть дверь изнутри, возможно, пригласить сообщников.
Я спросила, не связывалась ли следственная группа с потомками Свиридовых в США. Следователь ответил, что они отправили запрос американским коллегам. К счастью, современные средства связи позволяют не выезжать в другие города и страны лично для бесед со свидетелями или людьми, обладающими какой-то информацией, и не приглашать их туда, где совершено преступление. Это сложно, в особенности в наши дни. Но вся следственная группа очень надеялась получить хоть какую-то информацию от ныне живущих Свиридовых.
– Они имеют шансы на клад, если удастся его найти? – уточнила я, хотя помнила, что нам говорили про клад Нарышкиных – они утратили свое право на владение им с момента экспроприации особняка, который «со всеми принадлежностями» перешел во всенародное достояние.
– Нет. Но клад можно как-то использовать. В русофобской Америке для рекламы себя, любимых, он подойдет прекрасно. Наши предки сбегали от большевиков, которые экспроприировали столько всего у такого количества достойных людей, а теперь и новые власти России идут по тому же пути. Масса американских и европейских СМИ ухватится за эту версию. Родственники заработают денег, кто-то из них напишет книгу, Голливуд снимет фильм, а то и несколько. Может, и хорошо, что клада нет.
Следователь вздохнул.
– Свиридов‐Броше! – вдруг воскликнул Костя.
Следователь, я и другие люди, находившиеся поблизости, повернулись к нему.
– Это кто такой? – спросил следователь.
– Промоутер из Франции. Потомок белых эмигрантов. По крайней мере, он так представлялся. Он организует выступления балетных трупп и вроде оперных певцов – возит наших во Францию и другие страны Европы. По крайней мере, раньше возил. И рядом с нами он болтался… Как приезжал в Питер, так рядом с нами появлялся. На концерты ходил, за кулисами крутился. Говорил, что является поклонником питерского рока, но нас во Францию не повезет. Там другая аудитория. Да мы и не собирались. А если он Свиридов…
– У вас есть его координаты? – тут же оживился следователь.
– У Моисеича точно есть. Они что-то совместно организовывали.
– Как его зовут?
– Алекс. Вообще Александр.
– Лет сколько?
– Понятия не имею. Пятьдесят. Шестьдесят. У Моисеича спросите.
– Вы его узнаете, если увидите?
– Конечно. Все наши узнают.
– Но в последнее время вы его не видели?
Костя покачал головой.
– В вашей квартире он бывал?
– Да, – кивнул Костя. – И даже ночевал несколько раз. Но я не видел, чтобы он бегал по ней с рулеткой или портновским метром, – добавил он, усмехаясь. – В Питере он обычно жил у какой-то балерины. Говорил, что терпеть не может гостиницы. Ну а у женщины… – Костя усмехнулся. – Тоже спросите у Моисеича.
– Он расспрашивал вас о квартире, о чем-то, что вызвало у вас подозрения?
Костя ответил, что подозрений у него ничего не вызывало. Я про себя усмехнулась.
– О чем вы обычно говорили? – продолжал задавать вопросы следователь.
– О роке, стихах, музыке. Он знает массу стихов на русском. По-моему, всего «Евгения Онегина». Я помню, как мы все вместе поехали в Приютино. Мы от этого Алекса узнали, что там жила женщина, которой посвящено стихотворение «Я вас любил», что они там все собирались – в смысле творческая интеллигенция, как сказали бы сейчас, и там теперь музей. Можно сказать, культурно просветились. У нас всех сложилось впечатление, что этот Алекс про русскую культуру девятнадцатого века знает больше всех нас вместе взятых. И его всему этому учили дома!
– Его предки эмигрировали во Францию?
– Да. Но всех детей учили русскому языку. Они читали русских классиков, изучали русскую историю и, естественно, не по советским учебникам, и всегда следили за происходящим в России. Алекс даже специальность выбрал, чтобы иметь возможность ездить в Россию.
– С какой целью? – хитро посмотрел на Костю следователь.
Мы все усмехнулись. Костя вспоминал дальше. Свиридов‐Броше занимался балетом, но получил травму и пошел учиться на менеджера балетной труппы – или что-то в этом роде. Балет он очень хорошо знает. И оперу знает. Но сам любит рок. Или он так говорил. Или заинтересовался роком из-за того, что известный русский рокер Константин Мартьянов купил квартиру и требовалось каким-то образом найти к нему подход.
– Странно, что Моисеич про него не вспомнил, – заметил Костя.
– Ничего странного, – ответил следователь. – Мы не упоминали при нем Свиридовых. Это вы про них знаете. А с какой стати нам было рассказывать вашему администратору, кто проживал в вашей квартире до революции? Захотите – сами расскажете. Но про Свиридова-Броше я его сам расспрошу. И попробую выйти на этого француза, побеседовать по видеосвязи. Может, что-то и поведает интересное, раз клад все равно уплыл.
– Кстати, а ведь Свиридов‐Броше стал организовывать гастроли уже после того, как я эту квартиру купил… Или с нами со всеми познакомился после этого. В предыдущей моей квартире он не бывал, – задумчиво произнес Костя.
Я подумала, что неизвестный мне Алекс Свиридов‐Броше вполне мог знать, что включал в себя клад. Описи, скорее всего, не составлялось (хотя как знать?) или не сохранилось, если клад начала или первой половины девятнадцатого века, но какие-то рассказы явно передавались из поколения в поколение эмигрантов. Может, о количестве сервизов, их примерном составе, примерном (или даже точном) количестве предметов. Что полиции и Следственному комитету искать?! Наверное, следователь не станет сразу же объяснять гражданину Франции, что ему претендовать не на что.
Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год
Дверь нам открыла высокая и тощая горничная средних лет. Мой муж вручил свою визитку и сказал, что его супруга (я) – это родная сестра Алексея Алексеевича Свиридова. При упоминании имени моего брата горничная дернулась и в ужасе посмотрела на меня.
Она считает меня заразной?
Горничная предложила нам подождать в прихожей – темной и весьма убогой. Мне показалось, что я слышу детский голос. Может, это у соседей? Стены в этом доме должны быть тонкими и специально звукоизоляцию тут делать никто не стал бы – как мы в комнате у Лешеньки после того, как он начал бросаться на стены. А здесь давно следовало бы поменять пол, вон даже доска одна провалилась, и хозяйка ничего по этому поводу не делает. Можно же плотника вызвать! Ведь ногу же можно подвернуть, растянуть, сломать. Я подумала, что нужно аккуратно делать каждый шаг, в моем положении падать нельзя, а тут могут оказаться и другие сгнившие доски.
Горничная вскоре вернулась и пригласила нас пройти в комнату – гостиную с двумя окнами. Вообще, как я поняла, здесь было три хозяйские комнаты и кухня с комнатенкой для прислуги. За овальным столом в гостиной сидела женщина, которая встала, когда мы вошли. В окна падал тусклый свет – как часто бывает в это время, небо в Санкт-Петербурге было затянуто низко висевшими тучами.
Женщина встала, и мы сразу же увидели…
Я перевела взгляд с покрытого язвами лица на руки, потом снова подняла глаза на лицо.
– Меня заразил ваш брат, Елизавета Алексеевна, – вместо приветствия сказала она. – Присаживайтесь. Чаю?
Мы отказались.
– Боитесь? – усмехнулась она.
– Вы думаете, что я не интересовалась, можно ли заразиться сифилисом через посуду? Находясь с человеком в одном помещении? Наш с Алексеем Алексеевичем младший брат на врача учится. Всю доступную литературу проштудировал. Нельзя пользоваться одной посудой с больным. Нельзя вытираться одним полотенцем, мыться одной мочалкой, носить его одежду даже после стирки, спать в его постели. Я регулярно навещаю брата, сижу рядом с ним. С ним в квартире проживает дядька Степан. Никаких признаков болезни у него нет, хотя он регулярно прикасается к моему брату.
