Потомки Нарышкиных предъявить права на наследство не смогли. Предметы были спрятаны поручиком лейб-гвардии Гусарского полка Сергеем Сергеевичем Сомовым (среди спрятанных предметов нашлись именно его ордена и были еще и документы на его имя) и его супругой Натальей Васильевной, урожденной Нарышкиной, дочерью владельца этого особняка на улице Чайковского. Они, как и вся семья, эмигрировали во Францию. Сергей Сомов прожил на чужбине почти шестьдесят лет, умер в 1976 году, Наталья Васильевна пережила мужа на два года. В Россию они вернуться так и не смогли, хотя, судя по тщательности упаковки клада, собирались. Наследников у них не осталось. Некому предъявлять права на клад!
Да и другие Нарышкины тоже не могли бы претендовать на клад – в соответствии с известным декретом «О земле», который принял II Всероссийский Съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов практически сразу же после революции 1917 года. Все имения и земли «со всеми принадлежностями» обращались во «всенародное достояние», то есть переходили в собственность государства. В 1922 году был принят Гражданский кодекс РСФСР. В соответствии с ним бывшие собственники, имущество которых было экспроприировано или перешло во владение трудящихся, не могут требовать возвращения этого имущества. Это означает, что все наследники Нарышкиных, которые могли бы претендовать на найденный клад, утратили свое право на владение им с момента экспроприации. Ведь особняк «со всеми принадлежностями» был экспроприирован и перешел во всенародное достояние.
Но юридические вопросы утрясали семь лет! Как уже говорилось, лица, нашедшие клад, отправились на родину. Но ведь были еще и собственники земли и здания. По закону половина стоимости делится между теми, кто нашел клад, и тем, кому принадлежит место, где его нашли. И нашлись три претендента – правительство Санкт-Петербурга, если точнее – Комитет по управлению городским имуществом, неизвестное частное лицо, фамилия которого не разглашалась, и компания, которая вела ремонтные работы и являлась совладельцем здания. Кстати, эта компания каким-то образом получала очень лакомые госконтракты на реставрацию, и не только в Петербурге – храм Христа Спасителя, Московский Кремль, Константиновский дворец и ряд других. Но владельцу и генеральному директору получить ничего не удалось, более того – его объявили в международный розыск по делу о мошенничестве и присвоении свыше семисот миллионов рублей. Он успел уехать из России и проживает в Великобритании, как и многие другие наши граждане, вовремя сделавшие ноги.
И вопрос с компенсацией был тихо спущен на тормозах. В бюджете Петербурга просто не было и нет лишних двух миллионов евро.
Из всего услышанного я сделала интересный вывод. Косте, как владельцу квартиры, полагается половина стоимости клада – если хранившиеся здесь вещи представляют историческую и культурную ценность. А судя по двум найденным покореженным серебряным блюдам, представляют. После революции дом перешел в собственность трудящихся – или государства. Потомки тех, кто прятал клад, претендовать на него не могут – как и в случае Нарышкиных. Клад выставят в каком-то музее (если найдут), Лиля отправится в места не столь отдаленные, Косте, думаю, какую-то компенсацию выплатят. Все-таки он известный человек. И тут продюсер Александр Моисеевич подсуетится – это же такой пиар. А Александр Моисеевич умеет использовать любые предоставляющиеся возможности. И юристы будут отрабатывать свои гонорары, в особенности тот, который готовил документы для иска о разделе имущества со мной – чувствуя себя виноватым. Или Костя получит какие-то преференции – например, бесплатные площадки для выступлений. Тут можно не сомневаться – договорятся.
Но клад еще нужно найти. И никто из нас, включая представителей правоохранительной системы, даже примерно не знал, что здесь хранилось.
И где находится сейчас.
И где находится Лилька. А ведь у нее, наверное, были помощники. Или хотя бы один помощник.
Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год
Да, я беременна. И Забелин уже не вернется так, чтобы обществу (и самому Забелину) можно было представить, что ребенок его. Дети, конечно, рождаются раньше срока и выживают. Нянюшка знает, как их в капусте выхаживать и в печке. Вон Степушку в печке выходила одна бабка из нашей деревни. Он же болезненный родился. А решив стать врачом, Степушка ездил к этой бабке, совсем старой уже, и дочке ее, которая от матери мастерство переняла, и учился еще и у них. Степушка молодец. Он и официальной медицине учится, и народной. Вот ему и рассказали, и показали, как недоношенных и болезненных детей привязывали к деревянной лопате и засовывали в печь. Конечно, когда там нет никакого огня. Время выжидали, до определенной температуры. А потом засовывали тоже на определенное время. Степушка по часам засекал. А у бабок никаких часов в деревнях нет, некоторые их вообще никогда в жизни не видели. Но есть частушка или какая-то особая считалка. Засунула – начала читать считалку или петь частушку, спела – вынула младенца – подождала – снова засунула. Можно, конечно, ошибиться. Ребенок не сгорит, но задохнется. Но Степушку так спасли и, говорят, так спасли нашего поэта и государственного деятеля Гавриила Державина.
А в моем случае… Можно было бы представить, что ребенок недоношенный. Если возможно родить на соответствующем сроке, то общество закроет глаза. Приличия соблюдены. Но Забелин не вернется вовремя. Он вообще может вернуться к самым родам. Хотя если бы я точно знала, что он вернется после того, как я рожу… Я бы уехала в свое имение. Время года, конечно, не то, зима приближается. В имение летом наведываются или просто все лето там живут. Зимой все в Санкт-Петербурге по балам ездят. Что скажет общество, если я не буду ездить по балам? Если я уеду в имение?
Мы скрываем Лешенькину болезнь от общества. Для всех он в Европе, изучает строительство крепостей, осматривает объекты. Мы планируем потом сказать, что… произошел трагический несчастный случай. Или проклятые французы. В самом крайнем случае, если мне не удастся решить мою проблему так, как мне хочется, я скажу, что ухаживала за любимым братом. И плевать на Михаила. Ему-то какой позор? А он считает сифилис у Лешеньки позором всей семьи. Будто общество не знает, как Лешенька гулял. Общество предполагает, что он сейчас не только учится, но и гуляет в Европе. Вот и…
Все знают, что Лешенька – мой любимый брат. Можно же не говорить, чем он болен. Можно говорить, что вернулся очень больным. Ничего не уточнять. А я отказалась от светской жизни, бросила все развлечения ради ухода за братом. Все поймут. Главное – соблюсти приличия. Но это только в том случае, если Забелин не вернется до того, как я рожу ребенка и немного восстановлюсь после родов. Узнать невозможно. Никто не может мне этого сообщить. Писем от Забелина нет. От Володечки Владыкина письмо пришло аж из Бразилии, как я говорила, а от Забелина из Европы ничего нет. Почему?
А если он мертв?
Нет, я ни в коем случае не желаю ему смерти. Он – хороший человек, он предан нашему Отечеству, герой войны. Но почему он не пишет?!
Если бы он погиб, мне бы сообщили. У него есть начальники, которые знают, что у него семья. Или начальники тоже ничего не знают? Новости-то идут долго.
Если… Тогда сразу в имение.
В имение уедем с нянюшкой, заберем Лешеньку и дядьку Степана. Михаилу скажем – чтобы Лешенька умирал там. Может, на свежем воздухе ему станет лучше. Хотя это раньше надо было говорить. Летом. Но летом-то я не была беременна! То есть я забеременела в самом конце лета. Хотя как его сейчас перевезти? Уезжать надо срочно. Или сейчас, или уже когда снег выпадет, чтобы на санях. В межсезонье туда не доехать. Да туда в любое время сложно доехать, вон кирпичи возить нельзя – бьются. Если Лешеньки не станет… Я могу сказать Михаилу, что не хочу никого видеть. Хочу уехать. Кто может донести Михаилу о моем положении? Наверное, никто. А вот Забелину… Если я запрусь беременная в доме в Санкт-Петербурге (пусть и моем доме), то его бывшие солдаты. Хотя они хорошо ко мне относятся, как и я к ним. Они же знают, кто в этой семье с деньгами. Они знают, кому принадлежит дом. Слуги всегда все знают. И моя горничная вскоре поймет, что я беременна. А нянюшка и дядька Степан меня никому не сдадут. Вот и поедем с ними.
