Устали охранники, все повара
и зрители с западной, яркой трибуны.
Пора же! Пора же! Пора же! Пора!
Настал век свободы, законов, фортуны!
Все дамбы, плотины не вечны в годах.
Поток и дожди насыщают сверхсыто.
Терпения рвутся у птиц и зверей.
Пускай все расходятся! Двери открыты…
Мышечный, духовный и умственный рост
Мечтаю разрушить овал скорлупы,
стесняющей душу и сочные крылья.
Желаю разбить эту корку рабы,
какая под шинно-земельною пылью.
Стараюсь познать назначенье и роль.
Скафандр иль кокон сжимает так страшно.
Стремлюсь через леность, привычку и боль.
В стеснении душно, темно и так влажно.
Хочу расколоть этот дом меловой,
стуча мелким клювом о крепкие стены.
Алкаю откинуть сей панцирь тугой.
Родные оковы привычны, сильнее.
Мне здесь безопасно, уютно, тепло,
поэтому страшно так выйти наружу.
Но мышечный рост, как и вера в добро,
ведут из обители мысли и душу.
С рожденья в тюрьме. Не моя в том вина.
Пока что не знаю, какая я птица.
Но знаю, что срочно мне воля нужна!
Быть может, я курица или орлица…
Russian winter
Вот все мы ступили на скользкие тропы,
в перины, кашицу и жижи снегов,
на рытвины грязи, песка средь сугробов,
на ямы, коржи наслоившихся льдов,
под навесь клыкастых, текущих сосулек,
что часто кусают идущих внизу,
на лужи, распутицы тающих суток,
на сажу и мусор в морозном часу,
на соль и экземы, мазки золотые,
под белые волны ярма, хомута,
на ленты колей, на графиты сырые…
Ведь в лучшей России настала зима.
Но всё нипочём: тротуаров неровность,
падения, срач, переломы ноги…
На то несмотря, будем славить духовность
и жаждать апреля, и мыть сапоги…
Пьяные дворы на ул. Семилукская
В округе завядшие бабки и старцы,
влачащие плесневый смрад и житьё,
лежащие в мухах кровавые пальцы,
убожество мыслей и быта, бельё,
лентяи, лоточники, пьянь и барыги,
пройдохи, шалавы и язвы родов,
их детки (воры, каторжане, расстриги),
больные, безногие, плеши голов,
лесбийские страсти, попойки и драки,
одно мужеложство, а там уж как знать,
бутылки, шприцы, безголовые маки,
недевственность с детства, желанья рожать…
Так сложно быть здравым и им неподобным
средь улиц – Кунсткамеры мутной, живой!
Так трудно поэту средь скотства и топи!
Эх, не перейти бы с письма на их вой…
Серебряно-бронзовый лёд
Серебряный, бронзовый лёд Черноземья,
что оттепель встретил, мороз проводил,
бульвары и улочки с чёрною сетью,
весь город огромным катком застелил.
Тот глянец коварный окинул все веси,
впитался в асфальты, брусчатки и грязь,
впаялся свинцом, пластилиновым весом,
замазал ячейки, залил каждый лаз,
приклеился мазью, густою мастикой,
лёг атласной скатертью между домов,
разлился сметаной по глади великой,
став сморозью между лучей и ветров.
И этот сияющий блеск с отраженьем
подарит всем чувства опаски средь дней,
событья скольжений, езды и падений,
надломы и парочку-тройку смертей…
Народец
Какой-то чудной, непонятный народец!
Ругает князей, восхваляет свой флаг,
соседям навалит куч на огородец,
готов накормить всех дворняг и бродяг,
и пьёт на поминках, как будто на свадьбе,
в соборах челом и коленями бьёт,
услужлив дворянам в хоромах, усадьбе,
а жёнушек лупит, пугает, клянёт,
плутает и ищет любовь и семейность,
ночует и днюет в постелях чужих,
не знает свободу и личную ценность,
не видел молитв и писаний святых,
глотает порочные воды и смеси,
ворует, когда и светло, и темно,
лежит на печи и порой дружит с бесом…
Понять парадоксы, увы, не дано.
Мартовский студень столицы Черноземья
Как муха по жирной и сальной прослойке,
